Гиблое место. За смерть и болезни женщин-заключенных в Краснотурьинской колонии отвечать не принято

Каждый раз, когда в окно стучит дождь, Наташа вспоминает другую «капель» — в медсанчасти ИК-16. Сквозь дыру в крыше течет. Холодно. Тело горит, а мозг взрывается при каждом ударе молотка. Девчонки, такие же серые узницы женской колонии, забивают досками окна и вход в ее палату. Едет проверка, нельзя, чтобы они увидели «палаты» и умирающих в них пациенток.

ИЗ ОБРАЩЕНИЯ МЕДИКОВ — К РУКОВОДСТВУ ИК-16 КРАСНОТУРЬИНСКА
 «Администрация ГБУЗ «Карпинская центральная городская больница» просит Вас обратить внимание на особую группу заключенных (ВИЧ-инфицированных), направляемых на стационарное лечение в III инфекционное отделение: пациенты поступают в тяжелом агональном состоянии. В период лечения особых пациентов, которые направляются несвоевременно, расходуются дорогостоящие лекарственные средства, проводятся высокотехнологичные исследования, срок пребывания тяжелых пациентов в круглосуточном стационаре увеличивается. Все усилия по лечению данной группы пациентов — неэффективны в связи с их поздней госпитализацией», — написали в прошлом году в официальном обращении к руководству исправительной колонии № 16 медики.

Наташа. «И когда ты уже сдохнешь?!»

Она темпераментная, с живой мимикой. В сотый раз пересматривает сериал «Сваты» и хохочет, и плачет. «Сваты» ее спасают. Потому что все остальное время в ее глазах — остановившаяся тоска и страх. Колония ее сломала.

Родственники давно махнули на нее рукой — три срока в разных колониях, пропащая баба. Правда, ребенка ее в детдом не отдали, пожалели девчонку.
— Я виновата, конечно, — вздыхает Наталья Степанова. — Вроде и не дура, а все равно… Первый срок отсидела в Кургане, там у нас и самодеятельность, и работа была. Я активно во всем участвовала, домой очень хотела.
Первый срок пролетел, вернулась в родной провинциальный городок, одноклассницы и подружки с семьями, заботами, как поднять детей и обустроить дом. Жилья у Наташи не было, не нашла она и как заработать, помыкалась — и снова в ту же упряжку.
Второй срок пришелся на ИК-6 в Нижнем Тагиле. Срок отбыла довольно ровно: та же работа и самодеятельность. Вернулась домой. А мир так стремительно изменился, что чувствовала себя динозавром. У подружек — квартиры, машины, смартфоны, модные шмотки. У нее — дочь и серые будни без какой-либо перспективы.
Третий срок Наталья встретила безропотно, жизнь упорно демонстрировала неотвратимость наказания. Но в этот раз было и твердое намерение исправиться.
— Я оступилась, общество меня наказало лишением свободы, — рассуждает Наталья. — Но я не рассчитывала, что в колонии меня лишат и здоровья, и достоинства.

 О женской колонии № 16 в Краснотурьинске еще недавно не было никаких неофициальных сведений. Это новая колония, и первых заключенных она приняла не так давно — в 2015 году. Освобождаться они начали через 3–4 года, только тогда и зазвучали первые истории издевательств над осужденными, стало известно об умирающих без медицинской помощи женщинах.
Раньше это было исправительное учреждение для подростков. В августе 2009 года несовершеннолетние заключенные взбунтовались — по их словам, в ответ на постоянные издевательства. После бунта учреждение расформировали. Позже его отремонтировали и перепрофилировали в женскую ИК-16.
Персонал остался в большей части прежним. Начались трудовые будни и бесконечные хозработы. С утра до ночи чистить снег или таскать навоз, и все это в единственной имеющейся одежде и тонких колготках, без сменной обуви. В особенно холодные дни отмораживали себе ноги и руки. В этой же одежде приходилось выходить и на построение, и в столовую. За грязь или неопрятный вид — наказание.
Ушьешь форму под свою фигуру — штрафной изолятор. Если одежда спадает, подпоясывайся веревкой.
— Такое ощущение, что им важно было сломать женщин, понизить их самооценку, — рассуждает сейчас Наталья. — Нас ведь как можно сломать? Отними необходимое, а потом добей мелочами: забери пилочку для ногтей, не дай подкрасить седину и выщипывать брови, запрети заколки и красивые резинки для волос, оставь только резинку из трусов. Год под запретом были бритвенные станки. Уже через месяц мы друг на друга даже смотреть не могли.
В баню женщин водили раз в неделю на 20 минут. Одновременно двадцать человек на четыре лейки. И вода холодная. После такого мытья возвращались в отряд и бежали к умывальникам, чтобы хоть как-то домыться.
— Кому-то с воли передавали депиляторы, но это тем, у кого родители были, — вспоминает Наталья. — А больше мы никому не нужны.

У нас не так, как у мужчин. К ним бабы до последнего с котомками таскаются, деньги им на счета переводят. А нас сразу забывают, как только приговор прозвучал.

— (продолжает) Нас в отряде человек 120 было, максимум у 15 — мужья, у 30 — родители. Остальные все одинокие.

В марте 2018 года Наталья простыла. Постоянно поднимающуюся температуру сбивала парацетамолом, ничего иного в медчасти ей не давали. В апреле появилась сильная боль в горле. Местный медик выписывала Наташе день-другой постельного режима — и снова на работу в швейный цех. Парацетамол от температуры уже не помогал. Постоянно 38,5 и изнуряющий кашель.
— В госпитализации мне отказывали, а я уже спать не могла, — вспоминает Наталья. — Как только лягу, задыхаюсь. И соседки в отряде страдали: не высыпались из-за моего кашля. Дошло до того, что я всю ночь сидела, а утром меня заставляли идти на работу. Я поняла, что что-то со мной не то, долго выпрашивала флюорографию, буквально умоляла показать меня врачам.
19 июня Степановой наконец-то сделали флюорографию, и Марина Тришина, начальник медсанчасти колонии, сказала, что ничего страшного обследование не показало, мол, пневмонии нет. В качестве лечения назначили ибупрофен и анальгин, с воли рекомендовали заказать какой-нибудь антибиотик. От препаратов температура периодически спадала, но кашель остался таким же надрывным. Тем не менее на контрольную флюорографию через месяц, в июле, как рекомендовали в больнице Карпинска, Степанову уже не повезли. 2 августа сделали следующее обследование привозным аппаратом в самой колонии, результатов дождалась в октябре — только потому, что в учреждение приехала проверка из областного управления.
С 20 октября по 26 февраля Наталья лежала в палате медчасти. По ее словам, палатой называлась бетонная комната, в которой сквозило из окна, а из дыры в крыше постоянно капала вода. Температура в помещении не поднималась выше 12 градусов. Когда заглядывал кто-то из руководства, она часто слышала в свой адрес фразу: «И когда ты уже сдохнешь?».
После того как первые освободившиеся из колонии сразу поехали в общественную организацию «Правовая основа», чтобы успеть спасти остальных девчонок, в колонию зачастили правозащитники с проверками.
— Мне эту каменную палату не забыть никогда, — сдерживая слезы, говорит Наташа.

— Как проверка, так у нас вход лентой перетягивают, мол, здесь ремонт, заходить нельзя. А однажды нас и вовсе досками заколотили, чтобы никто близко не догадался подойти, если мы голос подадим.

— (продолжает) Я соседкам по палате говорю, мол, вам есть что терять, вы молчите, а мне терять нечего, я орать буду, как только голоса на улице услышу… Вот тогда они и решили нас заколотить. Я осужденным, что доски приколачивали, говорю: «А если вам завтра дадут автоматы, расстреляете нас?» Промолчали…
С каждым месяцем в каменной комнате состояние Степановой ухудшалось. Аня Губина, лежавшая рядом, звала врачей, когда Наташе становилось худо. Те называли осужденную симулянткой. Наташа задыхалась в кашле, синела, а Аня плакала навзрыд и умоляла медиков помочь хоть чем-нибудь. «Ничего, ничего, сейчас отойдет», — отвечали сотрудники медчасти. «Куда отойду? В мир иной?» — закипало в слабеющем мозге Натальи. Злость возвращала желание жить.
Весной 2019-го Наталью освободили из мест лишения свободы по состоянию здоровья, отправили домой на поруки родственникам. А фактически — умирать. Дочь, увидев почерневшую маму, заплакала, а брат прошел мимо — не узнал. Врач в родном городе Степановой на первом же осмотре сказал, что осталось ей жить месяц, максимум два. У нее были диагностированы «двусторонняя пневмония», «туберкулез лимфоузлов» и «гепатит С».
— А мне так сильно жить захотелось, словами не передать. — Я все рекомендации врача строго выполняю, и вроде легче стало. Конечно, инвалидность не входила в мои планы, поэтому тяжело сейчас приспосабливаться к новой реальности. Одно не пойму: почему в колонии к нам так бесчеловечно относились медики?

Ольга. «Пожары»

Оля Нилова в ИК-16 попала переводом из нижнетагильской колонии № 6. В «шестерке» она родила своего второго сына. До трехлетнего возраста малыш жил в тюремных яслях, а потом его отправили в детский дом до освобождения мамы. Когда в Краснотурьинске открыли женскую колонию, Ольгу в компании других «многоходов» (рецидивистов, т.е. осужденных не в первый раз. — И. Д.) этапировали в новое учреждение.
— Нас встретили так, что лучше и не вспоминать. Сказали: у кого сумки в руках не помещаются, все вещи — на помойку. Глаза в пол. На карантине постоянное наказание: приседания либо запрет садиться, либо заставляли стоять по несколько часов. Колония только открылась, человек шестьдесят нас было.
Визитной карточкой ИК-16 стали так называемые «пожары» — тренировки по пожарной безопасности. О них вспоминают многие вчерашние заключенные.
— Дежурный закричал «Пожар!», и все побежали, — вспоминает Оля. — Я даже не сразу поняла, что происходит. Мне девчонки кричат: «Хватай матрас, табуретку, все из тумбы и беги!»

И все несутся по лестнице и узким коридорам с табуретками и свернутыми матрасами. Толкаются, мечутся… А внизу стоит сотрудник с таймером.

— (продолжает) И если не уложились в желаемое им время, все предметы возвращаются на исходные позиции, а мы повторяем все действо сначала.По времени уложились, но сотруднику все равно что-то не понравилось? Снова «пожар». Все, что в тумбе, нужно быстро положить на матрас, свернуть. Мы уже потом из тумб все убирали, чтобы при «пожарах» не терять во время бега.
В колонии везде камеры. Администрация следит за каждым шагом заключенных. От жесткого наказания не уйти, если ты — спецконтингент. Если же речь о проверке действий сотрудников, то здесь техника подводит. Или проверяющие в упор не видят нарушений.
— Меня наказывали за навоз, — вспоминает Ольга, — мы его из свинарника на поляну таскали. Каждая обязана была нести по полмешка, как для картошки, килограмм по 10 получалось в одну ходку. Нас наказывали за то, что накладывали недостаточно много.
Надрывались девчонки, конечно. Помню, цыганка одна спину сорвала, как перекосило ее, а лечить нечем было.
По словам Ольги, в медчасти не было лекарств. Да и самой «больнички» толком не было.
— Я одно время работала электриком, так что насмотрелась на это здание, — говорит Ольга. — Ветхое каменное строение, где потолок и стены осыпаются. Дыры в потолке, вода капает, а то и струями бежит, пол под ногами проваливается. В помещении примерно шесть больничных кроватей, но они вообще не пригодны для того, чтобы там кто-то лежал.
Когда у Ниловой пришло время сделать заявку на условно-досрочное освобождение, и от адвоката пришел запрос в колонию, ее вызвали в администрацию. «Попросили» написать заявление на одну из осужденных — Хославскую, мол, та нагрубила инспектору. Ольга отказалась. Бить ее не стали, но прямым текстом предупредили: не напишешь сама, найдем того, кто напишет уже на тебя. Как сказали, так и сделали: аккуратно к заседанию комиссии по УДО зафиксировали нарушение, якобы Нилова нагрубила сотруднику оперативного отдела.


— Оля, есть ли хоть какой-то способ себя защитить? — спрашиваю я.
— Там — нет, — без колебаний отвечает Нилова. — Мы ведь от отчаянья жаловаться начали, несмотря на то, что очень страшно было. Вроде среди сотрудников иногда и нормальные люди встречались, но это до очередного распоряжения начальства. А там сразу — как подменили: был человек, а стал надзиратель.

Самым страшным испытанием в колонии стали болезни. Их здесь попросту не лечили: кто выживет, тот выживет. На глазах у Ниловой умерли три женщины: Кесарева Оксана, Шибаева Татьяна и Воронина Юлия.

— Одна из них в отряде спала рядом со мной, — вспоминает Ольга. — У нас на глазах сгорела от пневмонии. Она просила о помощи, но медики в колонии говорили, что моя соседка имитирует болезнь. Ей всего 30 лет было, мы ее успели в медчасть принести. Там она и умерла почти сразу. Лечили анальгином в основном.
В феврале 2019 года ИК-16 впервые посетили правозащитники, и Ольга рассказала им обо всем, что знала. После их отъезда Ниловой стали угрожать, что после освобождения она не сможет забрать своего ребенка из детского дома.
— Меня вызвали в дежурную часть, и Есаулков, заместитель начальника колонии, демонстративно поигрывая в руках палкой, напомнил мне о здравомыслии, — вспоминает Ольга. — Он говорил, только попробуй жаловаться правозащитникам, мы тебе такую характеристику напишем, что ни один детдом ребенка не отдаст. Я, конечно, испугалась. Потом уже, вспоминая этот разговор, поняла, что ничего бы он мне не смог сделать, а в тот момент было и правда страшно не увидеть больше младшего сына.
В марте прошлого года всех осужденных отрядами загнали в спортзал колонии, выдали по чистому листу А4 и заставили написать заявление о том, что они не имеют претензий к сотрудникам ИК-16, довольны условиями содержания, бесплатно ни дня не работали, а навоз таскали максимум по 7 кг. И, главное, не хотят встречаться с правозащитниками. Написали все, так как выбор был небольшой: или заявление, или ШИЗО, или перевод в отряд строгих условий содержания (СУС).
Если в колонию приезжала какая-то проверка, прокурор или начальство из управления, вызывали своих людей из отрядов, разучивали с ними текст, который нужно произнести. Несмотря на массовый отказ от защиты своих прав, некоторые заключенные смогли сообщить правозащитникам о происходящем. Нилова дождалась своего освобождения в июне и сразу поехала к юристам. Она не стала молчать, ведь в колонии оставались другие девчонки, которых нужно было спасать.
В июле Ольга написала заявление в следственный комитет по Свердловской области по факту оказания на нее психологического давления со стороны Есаулкова. Ее обращение до сих пор не рассмотрено. Единственное изменение в колонии после многочисленных жалоб осужденных — во время «пожаров» теперь можно бежать без матраса и табурета.

Настя. «Зажигалка в кармане»

— Анастасия тоненькая такая, глаза большие, грустные, — рассказывает мне о Порохиной правозащитник Алексей Соколов. — Чуть что — сразу в слезы. Но она не плакса, просто натура очень чувствительная. Так вот, когда сотрудники администрации колонии стали давить на всех девчонок, чтобы они отозвали свои заявления, она все плакала, плакала, но одна от слов своих не отказалась.
Настя Порохина провела в ИК-16 более трех лет. Несмотря на свою воздушную внешность — худенькая блондинка, — девушка оказалась с характером. Примерно за год до освобождения, в марте 2019 года, она сильно заболела. В госпитализации Насте отказали, поэтому она семнадцать дней пролежала прямо в отряде. Точнее, лежать ей разрешили пару суток, остальное время она работала в раскройном цехе с температурой.
— Я обращалась к врачам, но толку от этого не было, давали больничный на пару дней — вот и все лечение, — рассказывает Настя. — Мне становилось все хуже и хуже, я сильно похудела. Физически чувствовала, как сгораю. Еще эти невыносимые головные боли... Потом меня все-таки решили вывезти в больницу в Карпинск.
В больнице Настю подселили в палату к тезке, Анастасии Андреевой, которую из ИК-16 привезли на пару дней раньше, у нее уже был подтвержденный диагноз — менингит.
— Меня привезли в четверг, Настя была слаба, но еще адекватная, — вспоминает Порохина. — В воскресенье она в последний раз поужинала и потом уже в ум не приходила. — Для меня это было очень тяжело, — вздыхает наша собеседница. — Мы лежали в одной палате, и каждый день я смотрела, как угасает в ней жизнь. У меня самой на этой почве проблемы начались... Настя Андреева умерла через пару дней. До этого быстро провели суд, освободили ее от отбытия наказания по состоянию здоровью. Но ей, конечно, было уже все равно. Говорили, что даже тело ее забрать некому было... А ведь она очень долго находилась в колонии больная, ходила на работу, постоянно сбивая температуру жаропонижающими.
Ее, как и остальных, тоже не хотели везти к врачам. Она и плакала, и просила помощи. В итоге ее увезли, но оказалось слишком поздно.
У Порохиной диагностировали ОРЗ с вирусом менингита. Врачи в больнице Карпинска смогли поставить ее на ноги. Через десять дней, 29 марта 2019 года, Настю выписали. Но прежде чем она в сопровождении конвоя спустилась в гардеробную за верхней одеждой, там произошла почти детективная история.
Как рассказали сотрудники больницы, гардеробная всегда закрыта на ключ, кроме тех моментов, когда поступивший больной сдает верхнюю одежду либо забирает ее уже при выписке. При этом рядом всегда находится сотрудник больницы. Прежде чем конвой привел Порохину, в инфекционке появился молодой мужчина, представившийся оперативным сотрудником ИК-16 и показавший удостоверение на имя Огородникова Дениса Владимировича. Он попросил постовую медсестру показать раздевалку осужденных, которые проходят лечение в отделении. С ним пошла уборщица, чтобы открыть помещение. В гардеробной мужчина спросил, где вещи Порохиной, сразу подошел к ним и стал что-то делать, закрывая обзор спиной. Закончив, мужчина стремительно вышел из раздевалки и покинул инфекционное отделение.
Буквально через полчаса осужденная Порохина спустилась в гардеробную в сопровождении конвоя. Сотрудник конвойной службы обыскал вещи Насти и обнаружил в кармане пальто две зажигалки.

 — Когда я увидела, как конвойный достал из моего кармана зажигалки, у меня сердце в пятки ушло, — до сих пор сокрушается Настя. — Я все сразу поняла. При госпитализации мою одежду обыскивали, карманы были пусты, а при выписке — внутри запрещенные предметы. А ведь я даже не курю. Как мне потом рассказывал правозащитник, гардеробщица спросила опера: зачем? А он ответил, чтобы рот не раскрывала.
В феврале мы поговорили с юристами, а в марте мне уже подкинули зажигалки.
После обнаружения запрещенных предметов встал вопрос о наказании Порохиной штрафным изолятором либо переводом в СУС. При таком нарушении об условно-досрочном освобождении можно сразу забыть.
— Со мной проводил беседу Есаулков, подполковник внутренней службы, — продолжает Настя. — Он сказал, что меня из-за зажигалок переведут в отряд строгих условий содержания для злостных нарушителей. Я, конечно, не ангел, нарушала до этого режим, например, спала в неположенное время, но зажигалки — это было слишком. Мои родители сразу же поехали в управление ФСИН в Екатеринбург, обратились во всевозможные структуры с жалобами. Никто не ожидал такого сопротивления, и дело спустили на тормозах. Меня не наказали, якобы поверили, что это не мои зажигалки. Хорошо. Но откуда они тогда взялись в моем кармане?
— Материли меня часто, а ударили, к счастью, лишь один раз, — рассказывает Порохина. — Хорошо помню, за что. Я дала свою телефонную карту девочке позвонить. В колонии правило, что нельзя давать и принимать в дар, нельзя ничем делиться. Кто-то об этом узнал и сообщил в администрацию. Меня, слава богу, ударила женщина, потому что там я видела, как заключенных бьют мужчины. И знаете, в момент удара я не почувствовала гнев. Только ужас. Понимание того, что со мной здесь могут сделать все что угодно, парализовало мое тело.

Алексей

С февраля 2019 года правозащитники из общественной организации «Правовая основа» пытаются добиться адекватной оценки прокуратуры и Следственного комитета на происходящее в ИК-16. Несмотря на то, что члены «Правовой основы» и раньше ездили в эту колонию, им никто не жаловался. По словам Алексея Соколова, осужденные активно отрицали проблемы, хотя было сомнение из-за их внешнего вида: неопрятные, измученные, безвольные. Но девушки всегда молчали, поэтому непонятно было, что там происходит на самом деле. Также бессмысленными оказались поездки членов ОНК: им вообще отказались выдавать медкарты вчерашних заключенных, хотя сами женщины дали на это разрешение. 
О пытках и умирающих без лечения женщинах правозащитники узнали случайно. Через пару дней к Алексею Соколову, руководителю «Правовой основы», обратилась Наталья Виноградова, освободившаяся из ИК-16. Единственное, что ее волновало: «Как вы можете помочь женщинам, которые будут говорить?» Ввязываясь в эту историю, Соколов даже не предполагал масштабов бедствия. Правозащитники сразу же приступили к работе. Вместе с адвокатами, хитростями преодолевая сопротивление администрации колонии, они опросили двадцать заключенных ИК-16 и четырех сотрудников Карпинской больницы.
— Все женщины говорили, что в ИК-16 им не оказывается квалифицированная медицинская помощь, — рассказал Алексей Соколов. — Осужденные несвоевременно проходят или совсем не проходят медицинские осмотры. При этом узких специалистов медицинского профиля в колонии нет. В ИК-16 нет медсанчасти, где можно размещать больных осужденных для проведения стационарного лечения. В колонии имеется лишь медпункт. Забор анализов не производится. Лекарственных препаратов в колонии нет. Женщинам приходится заказывать лекарства из дома и заниматься самолечением. В ИК-16 их лечили лишь парацетамолом и анальгином.
По словам правозащитника, из-за несвоевременной медицинской помощи и отсутствия лекарств женщины умирали в жилых отрядах на своих кроватях. Иногда, когда у больной наступало критическое состояние, ее отправляли в Карпинскую больницу, но спасти ее врачи не успевали. Соколов считает, что из-за бездействия медиков и администрации колонии умерли как минимум четырнадцать женщин.
— Мы не знали, что делать со всей этой информацией, — размышляет Алексей. — Опубликовать? А дальше что? И мы с адвокатом Романом Качановым пошли на прием к Александру Федорову, новому начальнику областного управления ФСИН. Он нас убедил, что разберется с этой ситуацией. Почему мы ему поверили? Сразу после его назначения в Свердловскую область в колонии № 53 активисты убили заключенного прямо в карантине. Федоров — первый руководитель, который отстранил на период следствия начальника колонии. Такого у нас никогда не было. 
Правозащитники отнесли собранную информацию в областной главк системы исполнения наказаний. Встретились с Александром Шеком, заместителем руководителя, объяснили ситуацию. После этого правозащитникам стали поступать звонки со всей России. Звонили родители заключенных из этой колонии. Они рассказывали, что после проверки девочки, которые дали показания, подверглись репрессиям. Двоих закрыли в ШИЗО. Сотрудники требовали, что они написали отказы от своих показаний.
— Все заключенные перестали выходить с нами на связь, — сокрушается Соколов. — Я звоню Шеку, мол, мы же с вами об этом не договаривались. Это подло. В ответ он, скажем так, плечами пожал. После этого мы приехали в ИК-16 поговорить с Порохиной, а ее сразу же посадили в автозак и увезли в больницу. Я поехал следом, смотрю — Настю завели в приемный покой и довольно быстро вывели. Посадили в машину и стояли полдня во дворе больницы, пока адвокаты не вышли из колонии. Кстати, как Порохиной зажигалки подкинули, даже врачи в Карпинской больнице с нами потом боялись общаться. Прямым текстом говорили: «Если им зажигалки подкидывают, нам могут что-нибудь похуже подкинуть. Мы-то вообще не защищены».
Правозащитники попали в какой-то замкнутый круг. Все их обращения в прокуратуру и следственный комитет свелись к отпискам из правоохранительных органов. Женщины умирали сами, виновных в этом нет. Единственное, пригрозили пальчиком из-за «пожаров», и их стали проводить реже. Через пару недель после смертельного инцидента, в декабре, начальника ИК-16 Владимира Горькина повысили до заместителя начальника ГУ ФСИН по Свердловской области. Можно лишь предположить, что проверка в гиблой женской колонии предоставила областному главку особо ценного кадра.
Опера Огородникова после истории с зажигалкой перевели в мужскую колонию № 3 в том же Краснотурьинске.
Сотрудники медсанчасти, возглавляемой Тришиной, остались прежними, они продолжают «лечить» осужденных в ИК-16.
— Следователь Краснотурьинского СК, к которому в результате попали все наши заявления, без устали штампует отказные и в упор не видит никаких нарушений, — возмущается правозащитник. — Но это еще мелочи… Работоспособность следователя Симонова поражает воображение. Он смог опросить за один день, 11 марта 2019 года, 22 сотрудника ИК-16. Как это физически возможно?
Уже четыре раза областной следственный комитет отменял отказные постановления и отправлял их обратно все тому же Симонову. Тем не менее пытливый следователь продолжает избегать элементарных следственных действий: изъятие видеозаписей с камер наблюдения в ШИЗО и допрос врачей и осужденных. — И это еще не конец. Сегодня Тришина отказывает правозащитникам и членам ОНК в выдаче медицинских документов тех, кто уже освободился, но хочет судиться из-за потерянного здоровья. Заключенным постоянно внушают: что бы вы там ни говорили, мы здесь все равно будем работать. И осужденные этому верят, они видят, что зло ненаказуемо, если ты в погонах. Им демонстрируют, что тех, кто совершает в отношении них преступления, даже повышают в должности. Да, осужденные — это преступники, они совершили проступки, и их за это наказали. Но это не значит, что нужно их бить, унижать и умерщвлять.

P.S. Официально

Как сообщили «Новой газете» в пресс-службе ГУ ФСИН по Свердловской области, медико-санитарное обеспечение осужденных в ИК-16 осуществляется здравпунктом «Медицинская часть № 3» (далее – ЗП МЧ-3). Здесь работают девять сотрудников.
В здравпункте отремонтированы крыша, фасад, заменены  стеклопакеты, установлены двери, новая мебель, проблем с лекарствами, по их словам, тоже нет. ИК-16 ежеквартально посещают узкие специалисты. В случае необходимости, осужденные вывозятся на консультацию к врачам-специалистам в городскую больницу. В 2019-2020 годах в ФКУ ИК-16 умерло четыре осужденных женщины, из них одна осужденная по причине острой сердечно-сосудистой недостаточности, три женщины умерли от ВИЧ-инфекции и онкологических заболеваний. 
Администрация колонии не отказывает в госпитализации и лечении больных осужденных. Сотрудники или руководство ФКУ ИК-16 к дисциплинарной или уголовной ответственности по фактам отказа администрацией колонии в госпитализации и лечении больных осужденных не привлекались.
— В ИК-16 содержатся не обычные женщины, — подчеркнул Александр Левченко, пресс-секретарь ГУ ФСИН по Свердловской области. — Здесь отбывают наказание рецидивисты. Среди них много граждан, которые имеют ВИЧ и туберкулез. Те, кто себя обдалбывали наркотиками между бесконечным ходками. ИК-16 продлевает им жизнь...Мало кто из них прожил бы на свободе и несколько лет, ведя тот образ жизни, который в итоге они ведут... В нашей практике есть масса примеров, когда спасенные медиками ИК-16 женщины благодарят их после освобождения.
Отчасти официальную позицию ФСИН подтверждают и нынешние осужденные. После того, как Владимира Горькина забрали в главк, а в Краснотурьинск назначили Марину Шагельман, в ИК-16 действительно стали происходить некоторые перемены, например, снижение смертности в колонии.
Материал опубликован в рамках сотрудничества с Синдикатом-100