В тени плюшевой лапы

18 января 1882 года в незнатной и не очень богатой лондонской семье родился Алан Александр Милн. Он рос, как множество других английских мальчиков, учился в небольшой школе, владел которой его собственный отец, а среди преподавателей был – подумайте только! – сам Герберт Уэллс. Потом Кембриджский университет и первые заметки в студенческой газете, благодаря которым с Милном начал сотрудничать юмористический журнал «Панч». 

Офицер Алан Александр Милн принял участие в Первой мировой войне в составе пропагандистского подразделения британской разведки, а после написал антивоенную книгу «Мир с честью». Но так уж получилось, что и серьезная проза, и опыты по части драматургии потерпели сокрушительное поражение от… кого бы вы думали? – от игрушечного медвежонка! 
В 1920 году в семье Алана и Дороти Милн появился Кристофер Робин, а у Кристофера Робина – плюшевый дружок. Его назвали Винни в честь любимицы Кристофера Робина – большой доброй медведицы, жившей в зоологическом саду, а Пухом звали одного знакомого лебедя Кристофера Робина. Так получилось имя для игрушечного медвежонка, который стал знаменит на весь мир и прославил и своего маленького хозяина, и папу – сочинителя историй из жизни Зачарованного Леса и его маленьких обитателей – Кролика, Пятачка, ослика Иа и всех-всех-всех… Дети всего мира на разных языках читают книгу про Винни-Пуха вот уже почти сто лет, Союзмультфильм снял про него очаровательный сериал, Уолт Дисней снял свой мультфильм, Голливуд… словом, медвежонок по-прежнему остается в тренде.
И вот тут сказка кончается. Во всяком случае, для троицы Алан Александр – Кристофер Робин – Винни-Пух. Писатель создал такую детскую книгу, которая перекрыла ему дорогу во взрослую литературу. Все, что было им создано – романы, рассказы, пьесы – затмил «Винни-Пух». «Дети оказались для меня сущим бедствием», - говорил Милн.
Кстати, с Винни-Пухом автора роднит поэзия. «Медведь с опилками в голове» охотно сочиняет по любому поводу разные кричалки, вопилки, свистелки и шумелки. Алан Александр Милн начинал со стихов. Как-то он сочинил детское стихотворение и показал жене. Ей понравилось. «Можешь опубликовать, а гонорар возьми себе», - сказал в шутку автор. А подарок получился весьма дорогой: стихи пользовались популярностью и печатались не однажды. Настоящий успех принесла «Баллада о королевском бутерброде». Для Кристофера Робина написаны два сборника: «Когда мы были совсем маленькие» и «Теперь нам шесть». В них непосредственный детский взгляд на мир, много мягкого юмора, детских «неправильностей» речи и игры слов. 
Думаете, Кристофер Робин провел счастливое детство рядом с таким замечательным папой, который понимает все о детях и играх? Мальчик тоже стал заложником литературного персонажа. Не очень-то приятно, когда тебя воспринимают не реальным человеком, а просто приложением к знаменитому, пусть и любимому, медведю. Да и для отца, по большому счету, мальчик был не столько живым сыном, ждущим внимания и тепла, сколько «информационным поводом», как бы сейчас, наверно, сказали. И всю сознательную жизнь Кристофер Робин старался отмежеваться от литературного двойника. Когда он открыл в провинции книжную лавочку, на ее вывеске даже не упоминалось это «родство», а на полках магазинчика не было книг о Винни-Пухе.
Ну, а сам медвежонок? Наверно, и ему не слишком весело сидеть в стеклянной витрине лондонского издательства, чтобы люди глазели на него вот уже сто лет без малого. А ведь он такой веселый медведь, любящий игры и приключения!
Зато он дарит счастливые часы всем, кто возьмет в руки книгу про него и его друзей. В России ее замечательно перевел Борис Заходер. 
А самым лучшим переводчиком стихов считался Самуил Маршак… пока не появились великолепные переводы Марины Бородицкой. Впрочем, это очень личные предпочтения, и никому не заказано пробовать свои собственные силы и создавать свои варианты переводов.

Алан Александр Милн

Неправильный дом

Я в дом вошел, где все не так, как надо, 
пускай при лесенке, крылечке и прихожей, 
но не было при доме этом сада; 
он был на дом нисколько не похожим. 
А как войти в тот дом хотелось мне бы: 
ведь там был сад за крепкою стеною, 
но там не цвел боярышник весною, 
и этот дом на дом похожим не был. 
Я в дом вошел, который не был домом; 
там облетал боярышник неспешно, 
но не был домом этот дом, конечно, 
без песенки дрозда, такой знакомой. 
Я в дом вошел, как будто – самый лучший; 
дрозд выводил в боярышнике трели…
А зря: его заметить не хотели, 
и песню было некому послушать…

Рождество короля Джона

Король Джон не был приятным мужчиной; 
жил по своей простоте – 
и с ним (по этой, быть может, причине?) 
говорить никто не хотел, 
когда надменные горожане гуляли туда-сюда,
и носы задирали самовлюбленно, 
и он густо краснел под своей короной 
от смущения и стыда. 
Король Джон не был приятным малым, 
вот и друга - ни одного, 
и на чай-то захочет позвать, бывало,
хоть кого-нибудь - а кого? 
В Рождество у соседей - подарки, елки 
(всем хорош конец декабря!); 
у него - открытки с каминной полки
(самому от себя) пестрят.
Да, не был хорошим король человеком, 
но со страхом мечтал и ждал 
подарка – но вот ведь беда: вовеки 
он подарков-то не видал. 
И когда в Рождество певцы-музыканты 
собирают веселый оброк,
на чердак он тайком пробирался – и там-то
подвешивал свой чулок.
Король Джон не был приятным типом,
всем чужой и сам по себе. 
Он, на крышу ночью пробравшись тихо, 
на каминной вывел трубе 
посланье, видное дальнему, ближнему 
со всех четырех сторон: 
«Отец Рождество, хочу быть услышанным!» 
И скромная подпись: «Джон».
«Хочу печенья и шоколада –
целый ящик могу умять! – 
и апельсинчик с запахом свежим…
нет, лучше в фольге золотой орешек! 
и ножик карманный мне было б надо, 
который ДЕЙСТВИТЕЛЬНО что-то режет;
 но главное – красный мяч! 
Отец Рождество, если любишь ну хоть чуть-чуть, 
то услышь тоску мою по мячу!»
Не из лучших людей был этот Джонни, 
прямо скажем, что – так себе. 
Влез он обратно на подоконник 
по водосточной трубе.
С молитвой и страхом в одной постели 
лежал, утирая пот, 
и утра ждал, и дождался еле: 
«Уж сегодня-то ОН придет!
Забуду про все: шоколад, печенье – 
а мог бы ящик умять! – 
забуду в фольге золотой орешек;
мой ножик неплох: он ПОЧТИ ЧТО режет; 
но – Отец Рождество! не оставь попеченьем! – 
принеси мне мой красный мяч! 
Отец Рождество, если любишь ну хоть чуть-чуть, 
то услышь тоску мою по мячу!»
Король Джон не был…ну, вы помните сами. 
Над миром солнце взошло - 
и у каждого был набит чудесами 
до самых краев чулок. 
Всюду смех и веселье, игрушек груды, 
на губах – сластей пачкотня. 
Он сказал: «Так и думал: каждому – чудо,
и ничего – для меня.
А мне шоколада совсем не надо –
хоть мог бы ящик умять! – 
я мог пожелать с таким же успехом 
мешок апельсинов, мешок орехов; 
ножа складного не будет – ладно; 
но мяч! но мой красный мяч! 
Отец Рождество, если любишь ну хоть чуть-чуть, 
то услышь тоску мою по мячу!»
Он стоял у окна, отойти бессилен, 
и глядел нахмурившись вниз: 
словно стаи мячей, там снежки носились 
под веселый ребячий визг. 
Вдруг – 
огромный – 
красный – 
упругий – 
просвистевший над головой – 
мяч со стуком влетел в прикроватный угол 
и запрыгал там, как живой…
Отец Рождество, 
я благословляю тебя за то, 
что ты принес ему 
этот большой красный резиновый 
мяч!

Ветер на горке

Никто не может мне сказать, 
никто-никто не знает, 
откуда ветер прилетел, 
куда он улетает. 
Придет из ниоткуда – 
и так в полете скор, 
никто не мог угнаться 
за ним до этих пор. 
Но вот держу я змея, 
как скакуна в узде: 
он может с ветром реять 
и ночь, и целый день. 
Куда он устремится 
в воздушный легкий путь, - 
теперь я это знаю – 
туда и ветру дуть. 
Теперь я точно знаю, 
КУДА уходит ветер…
но вот ОТКУДА взялся, 
никто мне не ответит.

Остров

Будь у меня корабль, я сел бы на него, 
повел бы свой корабль в Восточные моря, 
где берег-волнолом и стая теплых волн 
на языке грозы и грома говорят.
Прибой свои волны на берег надвинет, 
накроет – зеленым, а белым – отхлынет 
и трап облизнет из смоленых досок…
Сойду на отбеленный солнцем песок 
навстречу полуденным жгучим лучам - 
клянусь, я белее песка не встречал!
Шесть темных деревьев тенистою кроной 
венчают скалу, как зеленой короной; 
качаются тяжкие гроздья кокосов…
Скользя, оступаясь, взбираюсь на осыпь.
Крошится карниз; ненадежен валун; 
под каменным градом штурмую скалу.
Шесть пальм, прочертивших небес синеву, 
ветвями колышут, как будто зовут.
Я все же заберусь туда; 
прилягу, жмурясь в холодке 
от пляски кружевных полос 
на ослепительном песке, 
взгляну на голубую даль,
где море к небу поднялось;
скажу себе, лениво глядя вниз: 
нигде и никого вокруг меня, 
и я – хозяин солнечного дня, 
а море – мой сверкающий каприз. 

Водяные лилии

Листья лилий качая туда и сюда, 
покрывается мелкою рябью вода.
На листе, что лениво ветра шевелят, 
сладко дочка Озерного спит Короля.
Кто придет и возьмет ее? – Я!
Тише, тише, охотник упорный!
Чуток сон у принцессы озерной.
Только ветер промчался вприпрыжку шальной, 
раскачал колыбель ее над глубиной, 
пробудил ото сна, веселясь и шаля, -
встрепенулась на лилиях дочь Короля.
А теперь кто возьмет ее? – Я!
К ней напрасно я руки тяну: 
соскользнула смеясь в глубину.
Погрузился и вынырнул снова листок – 
заигрался с волнами воздушный поток; 
раскачались цветы и туда, и сюда…
Но принцессу отдать не желает вода.

Весеннее утро

Куда иду? И сам не знаю я – 
вдоль зарослей калужниц у ручья; 
на холм, где сосны небо подметают…
Куда-нибудь. Везде. Я сам не знаю.
Куда иду? Вот облака летят: 
скользит по небу облако-дитя.
Куда иду? За тенью в синеве, 
что тень-дитя проносит по траве.
Будь облаком, ты б так же ускользал, 
плывя в голубизне небесных вод,
меня в полях увидел и сказал: 
- Какой зеленый нынче небосвод!
Куда иду? Взмывают в небо птицы:
- Нам весело! Нам повезло родиться!
Куда иду? На голос горлиц в чаще:
- О, сколько впереди чудес манящих!
А будь ты птицей там, на высоте, 
и, доверяясь ветру, с ним летел, - 
ему ты мог бы за меня шепнуть:
- О, вот куда хочу держать я путь!
Куда иду? Мне всюду по пути.
Не все ль равно, где и куда идти.
В лесок спущусь я к травам и цветам…
Куда иду? Везде. Не знаю сам.

Джонатан Джо

Джонатан Джо – 
рот буквой «о» 
и тачка полна чудесами: 
хоть летучую мышь 
попроси – и, глядишь, 
он ее тот же час достанет.
Все ему нипочем: 
прибежишь за мячом - 
лучше даст и больше, сверх меры: 
сласти, обруч 
или волчок, 
вечные часики – 
и еще 
абердинского даст терьера.
Джонатан Джо – 
рот буквой «о», 
но смешной в нем вовсе не рот.
Он смешной потому: 
улыбнешься ему – 
и денег он не возьмет!

Нарциссочка

В шляпке желтого цвета, 
в пелерине зеленой 
в руки южного ветра 
ты склонилась влюбленно 
и под солнышком жарким 
с поклонами в лад 
все шепчешь товаркам: 
«Зима умерла».

Забытые

Лорды Детской по чину усажены в ряд: 
те повыше сидят, те пониже сидят.
Взгляд медвежий беспомощен и терпелив, 
черно-бурые, белые ждут Короли, 
когда Джонни вернется назад.
Тот решил: он по лесу блуждает впотьмах, 
этот спорит: нет-нет, он не мог!
Кто-то думает: он заигрался в холмах 
и уже не вернется с холмов.
Высоко было солнце, когда он ушел – 
и они прождали весь день: 
бархат шерстки, потрепанной ленточки шелк…
Где хозяин их маленький, где?
И Лорды Детской смотреть могли 
на день, что к закату плыл, 
на город, на серые крыши вдали; 
и солнце садилось, и тени росли; 
и ветер горчащим был.
И луна поднялась, золотя тополя, 
серебром налилась меж звезд, 
и одно за другим засыпали поля 
серым озером лунных слез.
Но терпение Лордов – оно без границ, 
им бессонная ночь – не срок; 
под овечью возню, под чириканье птиц 
приподнялся чуть-чуть из травы ветерок 
и упал, обессилев, ниц…
Начинает мучительно долго светать…
Где их Джонни? Никто им не может сказать.
Затерялся в холмах, не вернется назад; 
не увидят его их стекляшки-глаза…
…Что случилось с их мальчиком?
Да ничего.
Это просто закончилось 
детство его.

Рыцарь в доспехах

Когда б я был Рыцарь в блестящей броне 
и пригнаны ладно доспехи на мне, 
тогда б меня ждали большие дела: 
кого тут спасти из Драконовых лап? 
Готов я на подвиг пуститься, 
со стаей Драконов сразиться. 
Порой же я думаю: бой впереди; 
не дать ли Драконам разок победить?.. 
Нет, что-то, пожалуй, не хочется мне: 
они-то Драконы, а я-то ведь нет!

Про трех лисят

Жили-были однажды три крошки-лисеночка.
Не носили чулочки, не носили носочки,
но для носика каждый имел по платочку, 
а хранили платочки в особых картоночках.
Жили-были в лесу, в трех малюсеньких хаточках, 
не носили пальтишки, не носили штанишки,
а по лесу носились на босеньких лапочках, 
в догонялки играя с семейкою мышкиной.
На Хай-стрит за покупками в магазин не бежали: 
есть в бору все, что нужно, и в роще осиновой. 
На рыбалку пошли – трех червей накопали 
и нашли на охоте три роя осиные.
И, отправясь на ярмарку, все призы получили: 
три сливовые пудинга, три рагу из баранины;
карусели облазили, на качели сходили 
и в метанье кокосов проявили старание.
Вот и все, что я знаю об этих лисяточках, 
что хранили в картонных коробках платочки, 
тех, что жили в лесу, в трех малюсеньких хаточках, 
что не знали пальтишек, не имели штанишек, 
не носили чулочки, не носили носочки.

По моде

У льва есть хвост, прекрасный хвост; 
есть у слона, есть у кита, 
и крокодил имеет хвост – 
и только я лишен хвоста!
Я за шесть пенсов хвост куплю: 
примерить в лавке попрошу, 
и всем свой хвостик предъявлю, 
всех на смотрины приглашу.
Я льву скажу:
- Да, ты с хвостом;
есть хвост у разного зверья: 
и слон с хвостом, и кит с хвостом… 
Вы все хвостаты, как и я!

Если б я был королем

Хотел бы я быть королем! 
И вот о чем тогда б мечтал: 
будь я испанским королем, 
я в дождик шляпу бы снимал; 
про щетку для волос забыл, 
когда б король французский был; 
и безделушки смел с камина, 
когда бы стал царем в Афинах; 
слона бы во дворец доставил, 
когда б Норвегией я правил, 
и в Вавилоне ввел порядки, 
на кнопках запретив перчатки. 
В Тимбукту иль в иной стране 
я б точно знал, что делать мне. 
Воскликнуть «Я – Король!» охота,
стань королем я хоть чего-то.