Узелок на память

К 120-летию со дня рождения Е.А. Пермяка.

«Жил в нашем заводе ученый старик. Хорошо разговаривал. Легко. Начнет как будто ни о чем, а кончит так, что задумаешься. Сколько раз ни прослушаешь, всякий раз новое в тех же словах услышишь…» Начало этой сказки можно отнести и к самому ее автору, писателю Евгению Пермяку. Лучше всего, наверное, знают его дети, потому что еще в детском саду знакомятся с его «маленькими лукавинками» про торопливый ножик или про то для чего руки нужны. В начальной школе читают сказки про «Семьсот семьдесят семь мастеров», «Памятные узелки» или рассказы, в которых главное – доброта и человеческая совесть. «Памятная охота», «Шестой малахай», «Тонкая струна»… Пронзительные рассказы. На двух-трех страницах разворачивается целая история, преподносится жизненный урок, и притом без всякой дидактики.
А потом… Пермяка благополучно забывают. Взрослые книги про рабочий класс были популярны в советское время, но «сменился ветер своенравный» читательских предпочтений. Взять хоть некогда популярный роман «Горбатый медведь». Под этим названием – марка продукции некоего завода, намек на герб Перми, на горбатую жизнь при «диком» капитализме… Герой борется за то, чтобы настала новая жизнь, чтобы рабочие распрямили наконец спины во всех смыслах этого слова. Современного читателя трудно зацепить этаким сюжетом: сами живем в «капитализме с человеческим лицом»; за что боролись, на то и напоролись, что называется. Про Пермяка-драматурга и вовсе не вспомнят. А по поводу фамилии скажут разве что: - А-а-а, Пермяк, из Перми, значит.

А он и не из Перми. На то и псевдоним, чтобы запутывать читателей. На самом деле Евгений Андреевич земляк Петра Ильича Чайковского. Родились оба в Воткинске, вятские. Настоящая фамилия писателя Виссов. Детские годы его «покрыты неизвестным мраком», как говаривал один из героев «Поднятой целины». Вроде семья жила в бедности, и после утраты отца-кормильца мать отдала сына на воспитание родственникам в Пермь. Сам Евгений Андреевич на этот счет особо не распространялся; в те годы, когда он вступал в литературу, куда безопаснее было иметь пролетарскую, бедняцкую биографию. Многие тогда сочиняли себе судьбы, «подправляя» факты.
После революции гимназия, в которой учился Женя, стала школой второй ступени с производственным обучением. Изучение ремесел было обязательным. Из семи преподававшихся юноша основательно овладел пятью: столярным, слесарным, сапожным, кузнечным и токарным ремеслом. Эти знания и умения крепко пригодились ему в жизни и наложили отпечаток на творчество. Практически все книги Евгения Пермяка – о людях-тружениках, Мастерах, их таланте и душевном богатстве.
Кем только не перебывал Пермяк! И на мясопункте поработал, и на конфетной фабрике, и в газетах журналистом, и в клубе режиссером драмкружка. Подписывался молодой журналист как «Мастер Непряхин», и этот псевдоним прилип к его настоящей фамилии: Виссов-Непряхин, так и в документах значилось. 

В период эвакуации в Свердловск Евгений Виссов близко познакомился с Павлом Петровичем Бажовым. «Временами он казался мне педагогом, и я думал: "Вот такого бы в университет, уж он бы выучил". И вообще Бажов, его знания, его интеллигентность, культура речи изобличали в нем преподавателя высшей школы, профессора, магистра, а внешность?.. По внешности его можно было принять за земского деятеля, землемера, ветеринарного фельдшера прошлых лет, за учителя рисования заштатного училища, только не за того, кем он был. А был он тогда журналистом, литературным работником, редактором». Эта цитата взята из книги Е. Пермяка «Долговекий мастер», имеющей подзаголовок «О жизни и творчестве Павла Бажова», книги, написанной с большой любовью и благодарностью Учителю. Именно Бажов подал Евгению Андреевичу мысль стать детским писателем. 
Первая же книга для детей («Кем быть?») о профессиях вышла под псевдонимом Евгений Пермяк в 1946 году. А потом сборники сказок, признание автора как современного классика, популярность такого рода, что и сам автор, и его супруга официально поменяли фамилию на Пермяк. Хорошая биография.
А что касается рассказов…Любимый: «Шестой малахай».  
У знакомого степняка Кусаина рассказчик увидел лису с маленькими лисятами и удивился, отчего зверята не убегают на волю.
«— Куда им бежать? — ответил тот. — Зачем бежать им от матери? Как они будут жить? Кто их будет кормить? Маленькие. Плохо бегают. Охотиться не могут. А тут им хорошо. И мне хорошо: вырастут — шесть малахаев будет.
…Лиса — трудно приручаемый зверь. Шумы и голоса людей пугали ее, дым и огонь костра страшили ее. Соседство собаки — опасное соседство. Но у нее дети, она мать. Чувство материнства заставило лису примириться со всем. Оно сильнее страха. Оно заставило ее забыть о цепи и ошейнике — о неволе».
Только через несколько месяцев дороги привели рассказчика опять в те же места.
«…я увидел неподвижно сидящую лису. Ее исхудавшая острая морда стала вытянутой и тонкой. Лиса напряженно смотрела в степь. Ее скулы нервно вздрагивали. Она не обратила на меня никакого внимания. Изредка устало и медленно мигая, лиса не переставая вглядывалась вдаль, будто желая кого-то увидеть сквозь мглистую пелену.
У норы лежали куски мяса.
Она не прикоснулась к ним.
— Они той ночью бросили ее… — грустно сказал Кусаин. — Зачем им теперь мать? Она выкормила своих детей. Она им дала все. Острые белые зубы. Теплую рыжую шубу. Быстрые ноги. Крепкие кости. Горячую кровь. Зачем им теперь старая лиса?
Наверное, в детстве мне довелось много слышать слезливых сказок, и они научили меня жалеть даже сломанное дерево… Мне безумно было жаль лису. Лису, так заботливо и так нежно воспитавшую в страхе и неволе, рядом с шумным и дымным жильем человека, пятерых лисят. И они теперь оставили свою заботливую мать наедине с ненавистным колом. Они покинули ее темной осенней ночью, когда все спали и ни выстрелы, ни собаки их не могли догнать. Это была хитрость. Хитрость, которую, как и свою жизнь, они тоже получили от матери.
Для зверей все это вполне законно. Но человек и зверя хочет видеть лучшим, чем он есть на самом деле. Так уж устроены благородные человеческие глаза.
— Она звала их, — сообщил мне Кусаин. — Очень жалобно звала. Она вчера лаяла на всю степь. Как по мертвым… Жалко. Очень жалко. Большой убыток. Пять малахаев убежали…»
Как вы думаете, что сделал охотник? 
«Утром нора оказалась пустой, и Кусаин, входя в юрту, сказал:
— Вставай. Чай пить будем. Шестой малахай убежал искать свои пять малахаев. Она их найдет, обязательно найдет. Найдет и скажет: «Эх вы… эти самые…» А может быть, промолчит? Простит! Она ведь мать».
Надо ли еще что-то говорить?