Портрет поколения

Какое поколение взрастили 30-е годы 20 века? В судьбах этих людей есть много общего: репрессии, война и восстановление разрушенного войной. Как они жили в тяжелейшие периоды нашей истории, как выжили и какие уроки вынесли из этих лет? В предлагаемых историях вырисовывается портрет не только одного конкретного человека, но и целого поколения. Познакомившись ближе с Василием Павловичем в процессе работы над книгой «Наше детство, наш суд, наша крепость» (о детях войны), я захотела, чтобы и вы узнали о нем больше. 

Василий Павлович Дринько (Васил Панайотов Дринков), 1936 год рождения

Оккупация

Я родился в Евпатории. Мы жили на улице Софьи Перовской, недалеко от вокзала. До войны я катался по ней на велосипеде, хотя мне не разрешали уходить из дому без спроса. А теперь женщины, старики, дети выходили на эту улицу и смотрели, как наши войска покидают город: люди, военная техника… Конница шла на рысях: это было очень красиво, молодые парни сидели в седлах, как влитые… сколько потом их, бедных, не вернулось с войны… Отца перед наступлением немцев забрали на рытье окопов. В армию не взяли - «по национальному признаку». 
Евпаторию, как и Крым, сдали без боя. Зато потом с какими тяжелейшими потерями отвоевывали… 
В небе над городом шли бои. Сначала звучала сирена воздушной тревоги. Потом становился слышен звук моторов.  Мы научились распознавать по звуку, когда летят наши, а когда немцы. Наши самолеты держатся низко, и звук у них ровный, а немецкие держатся высоко, и моторы у них «лают».
Потом, когда пришли новые «хозяева», начались облавы. Перед приходом оккупантов отец вместе с другими мужчинами прятался в лесу. Немцы ходили по дворам, искали партизан. У нас тогда было две сторожевых собаки – кобель и злющая сука. Когда застучали о калитку приклады, мы с мамой пошли открывать, а сука начала рычать на незваных «гостей»: пришли два автоматчика и офицер. Собаку тут же пристрелили из автомата. Мама заплакала. А кобель спрятался в конуру и потому остался жив. Немцы прошли в дом, обшарили все: все шкафы, все углы. Допытывались:
 - Где отец? 
Мать отвечала: 
- Ваши забрали, не знаем, где он... 
Отец появился ночью после облавы. 
В конце нашей улицы были отрыты противотанковые рвы, а на углу находился тарный склад. Мы с пацанами развлекались метанием камней по стеклянным банкам, которые все равно уже никому сейчас не были нужны. По этой улице теперь водили на расстрел. Толпа мужчин, женщин с детьми, окруженная автоматчиками. Особенно много среди них было евреев. Никто не плакал, не кричал. Они знали, что идут на смерть.
Наш дом окружал высокий, двухметровый каменный забор, а на двор вела железная калитка. Под ней был невысокий просвет. Дед ложился на землю и смотрел из-под ворот, кого ведут на расстрел. Сначала он не разрешал мне смотреть, а потом сказал: - Смотри, может, кого из них сможешь спасти.
Маму забрали на «работу» – зарывать трупы расстрелянных. Вместе с ней «работал» одноногий дядька-инвалид. Людей ставили на край того самого противотанкового рва и давали очередь из автомата. Многие падали в ров просто от страха или пытаясь обмануть автоматчиков. Их забрасывают землей, а земля над живыми ходит ходуном. Инвалид старался так кидать землю, чтобы у них оставалась возможность хоть как-то дышать и, может быть, потом спастись. Немцы заметили это и пристрелили его на месте, а потом один столкнул его в яму и придавил сапогом. Маму заставили этого дядьку зарывать. Она потеряла сознание. И ее тоже столкнули бы в ту же яму, но тут подбежали другие женщины, начали ее поднимать на ноги… Немец выстрелил, но в воздух. Мама очнулась. А автоматчики прямо через песок прошили ров очередями, чтобы никого не осталось в живых… Мать привели домой под руки. 
Мой крестный, дядя Вася, был при советской власти директором базы. Он и при немцах остался директором базы. Ему дали мотоцикл, на котором он разъезжал по своим делам и частенько катал меня по двору. Немецкий мотоцикл. Крестного многие ненавидели, даже устраивали на него покушения, как на фашистского прихвостня. И никто не знал, сколько подвод с продовольствием, пользуясь доверием немцев, он переправил партизанам. На самом деле дядя Вася был сотрудником наших органов. После войны он был отмечен наградами и званием Почетного гражданина, но тогда… Его несколько раз ставили к стенке: сначала немцы по доносу, потом дважды наши. Когда советские войска заняли Евпаторию, крестного арестовали и уже собирались расстрелять. Но он был железный человек, смелый, хладнокровный. Он посоветовал командиру расстрельного взвода не пороть горячку, а позвонить по такому-то номеру телефона: - Там тебе объяснят. Офицер действительно позвонил, очень скоро за крестным пришла машина, куда и к кому его увозили, не знаю, но все обвинения с него были сняты.
Именно дядя Вася спас моего отца. Тот все-таки не уберегся, попал в облаву. За городом фашисты огородили колючей проволокой целое поле, поставили вышки с охранниками, согнали туда людей. Прямо там на голой земле и спали. Дядя Вася тогда получил задание спасти от расстрела несколько человек, среди которых было пятеро коммунистов и трое комсомольцев. Он сумел их вывести, практически выкупил у охраны за деньги (немецкие марки), и отца прихватил «за компанию».
В городе было опасно, постоянные облавы, поэтому он устроил отца на молочную ферму в 40 км от города. Отец работал на сепараторе. На ферме дежурил немецкий солдат. Когда я пришел повидаться с отцом, очень был напуган видом этого автоматчика. Он крикнул: 
- Хенде хох!
Отец услышал, выскочил ко мне: 
- Дас ист майн кинд! 
- У меня самого дома дети, - сказал немец, засмеялся и махнул рукой. Отец завел меня в сепараторную и напоил сливками. Караульного тоже все время чем-нибудь задабривали: то сметаны сунут, то комок масла, то свежих сливок, хотя ему нельзя было ничего брать, дисциплина строгая. Но он ничего, брал потихоньку.
В сорок третьем фашисты начали отправлять людей на работы в Германию. Устраивали облавы, ходили по домам. С ними ходил переводчик из болгар. Предатель, по сути, но он же нас и спас. Когда пришли в наш дом, заставили открыть погреб (он у нас большой, на три дома), автоматчики спустились в него и все обшарили: не прячем ли мы кого-нибудь. А переводчик им и доложил, что «семья проверенная, их родня в Болгарии связана с царской семьей». – Я, дас ист гут! – похвалил офицер. На воротах нашего дома нарисовали свастику (вроде охранной грамоты), и немцы нас оставили в покое. Зато соседи стали видеть в нас чуть ли не врагов и совсем перестали к нам заходить.
Мы уехали в деревню, где жила бабушка, там было безопаснее, чем в городе.
Но оказалось, что приход советских войск и возвращение советской власти в Крым далеко не для всех радость.
Продолжение следует.