Побег к мечте

Английский романтизм шел в ногу с немецким. Его время – это конец 18-начало 19 века. Та же взволнованность простых человеческих чувств, повышенный интерес к истории, преклонение перед чудом природы, стремление сбежать из мира обыденности и пошлости в мир мечты, уединения, мирной сельской жизни, как Вордсворт, – или, напротив, как лорд Байрон, в мир приключений и борьбы… 

Моему сердцу английские романтики дороги тем, что очень часто они обращаются к старинным сказаниям и легендам, а живой иллюстрацией к их творчеству могут служить картины художников-прерафаэлитов. Кое-чем прерафаэлиты напоминают наших «передвижников»; их кружок возник тоже в качестве протеста против закоснелого к той поре классицизма, против жесткой удавки академизма; это был рывок на свободу – в новых смыслах, формах, приемах, отношениях… Только «передвижники» двинулись в реальность, а прерафаэлиты – в сказку. В смысле ухода от обыденности они с поэтами друг друга здорово понимали. Перекликающиеся сюжеты – исторические события, легенды Артуровского цикла, романтические пейзажи, сцены из идеализированных рыцарских времен, Тристан и Изольда, «король Кастилии однажды был страстно в девушку влюблен и королевою Кастильи за песни жницу сделал он» - и все такое… 
Право слово, так надоел наш век прагматичности и бездуховности, что тоже хочется нырнуть куда-нибудь поглубже во времени, хотя бы ненадолго. Прерафаэлиты и поэты-романтики – прекрасная возможность для этого. Мы, кстати, знакомы с их творчеством, может быть, лучше, чем подозреваем. Мало кому мало что скажет имя Роберта Саути, но если вы читали баллады В.А. Жуковского, то вы потенциально знакомы с английским поэтом, поскольку Жуковский с удовольствием переводил его стихи. Если вы любитель бардовской песни и конкретно творчества Александра Суханова, то не могли пройти мимо великолепной песни «Когда лампа разбита…», а написана она на стихи Перси Биши Шелли… Ну, и так далее.
Путешествие по Литературной карте мира позволит вам несколько расширить знания об английском романтизме. Мы отправляемся в Озерный край, который находится в Камбрии (сейчас это национальный парк). Именно здесь было пристанище поэтов-романтиков, которое с ядовитой усмешкой газета «Эдинбург ревю» назвала «Озерной школой». Название прижилось еще в викторианские времена и осталось в истории литературы до наших дней, и большинство его произносящих вовсе не вкладывают в эти слова насмешки. А что, красивое название. Место само по себе так прекрасно, что, живя здесь, невозможно не сделаться романтиком. Впрочем, на самом деле было наоборот. Сюда переселился Уильям Вордсворт, жаждавший тишины, природных красот, простой сельской жизни – он уже был романтиком и просто нашел подходящее обрамление для своего творчества. Он считается одним из основоположников нового литературного направления. Потом он перетянул к себе двух своих друзей – Роберта Саути и Сэмюэла Кольриджа. Эта троица и составила кружок поэтов-романтиков «Озерной школы».
Вообще в литературоведении поэтов-романтиков разделяют на «старших» и «младших». К старшему поколению относятся Уильям Блейк (философ и художник, намного опередивший свое время), Вальтер Скотт (великолепные баллады!), «озерные поэты»; к младшему – Джордж Гордон Байрон, Перси Биши Шелли и Джон Китс. У каждого их них своя судьба, свой путь в поэзии и, простите, свои «тараканы». Личность поэта не всегда равна его творчеству. Если благородный, умный, честный и принципиальный Саути мог послужить примером для многих, то рафинированный Шелли был образчиком порока. Байрон был тщеславным гордецом и законченным эгоистом, но отправился сражаться за свободу Греции… В каждом человеке намешано много всего, а уж в поэте-то – куда больше, чем в каждом из «простых» людей. Некоторые «жили долго и (относительно) счастливо», как Вордсворт; другие, как Китс, совсем мало (он умер в 26 лет). Но все они оставили прекрасные стихи, которыми мы наслаждаемся и сейчас.
Я, к сожалению, не литературовед, иначе, наверно, понимала бы, почему к этому блестящему сонму не причислен Альфред Теннисон. Он творил свои простые, но изящные баллады, конечно, уже на излете романтизма, но еще вполне вписывается в него и по временным рамкам, и по духу. Его герои – волшебницы («Леди из Шалота», ставшая героиней из одноименной картины Уотерхауса), влюбленные, злодеи и рыцари… Пожалуй, самое известное из его стихотворений – «Годива»: о молодой и прекрасной жене графа Ковентри, которая заступилась за несчастных поданных своего мужа, задавленных непомерными налогами. Господин выставил ей условие: если она проедет на коне через весь город нагая, он пойдет на уступки и снизит налоги. Леди приняла это унижение. Укрытая только плащом собственных волос, она объехала город. На улицах в тот день не было ни одного человека: горожане плотно закрыли ставни, чтобы не оскорбить леди даже случайным взглядом. Муж вынужден был выполнить условие. Благодарные жители Ковентри до сих пор (с 11 века!) рассказывают эту историю, от них ее услышал и Теннисон (а мы -  от него в переводе Ивана Бунина). 
(Есть даже довольно известная картина Джона Кольера, изображающая леди Годиву. Картина красивая, но неправильная. Почему? Об этом очень хорошо сказал наш Александр Грин в «Джесси и Моргиане»: «Хотя наглухо были закрыты ставни окон, существовал один человек, видевший леди Годиву, – сам зритель картины; и это показалось Джесси обманом. «Как же так, – сказала она, – из сострадания и деликатности жители того города заперли ставни и не выходили на улицу, пока несчастная наказанная леди мучилась от холода и стыда; и жителей тех, верно, было не более двух или трех тысяч, – а сколько теперь зрителей видело Годиву на полотне? И я в том числе»… Но это так, к слову; вернемся к теме.)
Теннисону принадлежат слова, которые знакомы всем, в отличие от стихотворения, в котором они звучат («Улисс»). В них самая суть британского характера; с ними англичане сумели пройти и покорить чуть ли не весь мир: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Как не зваться романтиком с таким-то девизом?
Ну, и напоследок рискну предложить свой вариант перевода одного из любимых мною поэтов-романтиков, Джона Китса.

Кузнечик и Сверчок

Земли очарованье не мертво, 
пусть зной пернатых голоса лишил 
и в тень прогнал; Кузнечик, голос твой 
звучит задорно в полдневой тиши. 
Над лугом скошенным, в зеленом загражденье 
ты песенку выводишь с наслажденьем. 
Тебе послужит домом стебель всякий.
Пой! Пой – и радость лета не иссякнет! 
Земли очарованье не умрет, 
когда и зимний вечер стужей скован: 
Сверчок за печкой голос подает, 
и в полудреме я услышу снова, 
как в летний день разносится далёко 
Кузнечика в холмах зеленых стрекот.