О нашей ОБЩЕЙ книге

Подходит к концу декабрь, а с ним заканчивается и время сбора материалов для второй книги о спецпереселенцах «Нас гнали этапом…» Благодарю всех, кто поделился своими горькими воспоминаниями, документами и фотографиями из семейных архивов, кто принял близко к сердцу сохранение нашей общей исторической памяти. С января начнется следующий этап работы над книгой, систематизация и обработка собранных материалов. 

Надеемся, что в наступающем 2022 году книга будет издана. И с не меньшей надеждой обращаемся ко всем, кто может помочь ее изданию финансово. Говорю в том числе и от имени автора-составителя первой книги Сергея Андреевича Молокова, и от имени председателя Ассоциации жертв политических репрессий Веры Ивановны Албычевой.
Завершить разговор мне хочется фрагментами из воспоминаний Валентины Александровны Галустовой, которая не только является дочерью репрессированных родителей, но и приложила огромные усилия, чтобы восстановить их доброе имя. 

«Сон» (Валентина Галустова)
Опять мне снился старый дом,
Его высокое крыльцо,
И мама снилась в доме том,
Ее любимое лицо.
Давно того уж дома нет,
И мамы тоже нет давно,
Но сон из детства шлет привет.
Забыть все это - не дано!

Валентина Галустова: История жизни моих родителей

Двенадцать лет вела переписку, чтобы восстановить доброе имя родителей, но получала отказ – «такая семья не значится», «не числятся», «нет данных», либо вообще не было ответа.
Точного прежнего места жительства родителей не знала, сама я, Боровых Валентина Александровна, по мужу – Галустова, родилась в г. Серове 26 августа 1945 года на спецпоселении родителей.
Папа с мамой нас оберегали, ни о чем не рассказывали. Условия жизни были закрытой темой не только в нашей семье. Никто в то время не распространялся на эту тему.
Куда только ни писала, в различные инстанции - в архивы, в Правительство Свердловской области, в КГБ. До того было обидно, все как в пустоту. В последнем письме написала: «Была семья – и нет данных, не может такого быть! Как корова языком слизнула!» От отчаяния выразилась так.
И вот приходит письмо от 05.11.97 г. за №492-5798 из комиссии по реабилитации жертв политических репрессий. На имя Боровых В.А.
«Уважаемая Валентина Александровна!
На Ваше обращение разъясняем, что в соответствии с Законом РФ «О реабилитации жертв политических репрессий», Вам необходимо обратиться в суд по месту жительства с заявлением об установлении факта применения политических репрессий, поскольку в архивах данных о раскулачивании Вашей семьи не имеется. Решение суда направьте в отдел реабилитации ГУВД Свердловской области по адресу: г. Екатеринбург, ул. Жукова, 15. За подписью зампредседателя комиссии М.А. Бочкарева.»
Без суда и следствия семью укатали, а здесь надо доказывать факт применения политических репрессий через суд. Нужны были свидетели; когда я обращалась к людям, в них до сих пор сидел страх; я это понимала и на них не обижалась, если они, выслушав, отказывались.
И вот свел случай, встретила женщину, Котлову Антонину – по мужу Корнилову, которая проживала в этом же бараке. Их семья тоже была репрессирована, отец умер уже на спецпоселении, а мать с двумя детьми отбывала на принудительных работах и одна воспитывала своих дочерей. Она сразу согласилась. Мир не без добрых людей. Подключились и другие – Старикова, Мурашкина, Киричук, которые дали свои показания, за что я им очень благодарна.
Суд состоялся только 22 февраля 1999 года с участием прокурора Савченко Л.В. Все свидетели были допрошены, а также и мои старшие сестры: Людмила – по мужу Шведчикова, Нина – по мужу Серебренникова.
Все это перелопачивать было тяжело и утомительно, доказывать, что семья никогда не была «врагами народа»!
До сих пор не укладывается в голову, как мама с двумя маленькими детьми (одному пять, другому исполнилось два) поехала за папой. В каких нечеловеческих условиях им пришлось жить, растить детей, а потом еще папа ушел на фронт добровольно без обиды на власть, которая, по сути, лишила его и семью всего – гражданских прав и свобод, а родителей - и самой жизни. 
Трижды папу отправляли с вокзала назад, мотивируя, что «враг народа», издеваясь, говорили: «Еще сбежишь на сторону немцев». И все-таки он пошел защищать Отечество от фашистов 6 августа 1942 года, попал на Ленинградский фронт. Всю войну был на защите города. Таких, как он, всегда направляли на передовую. 
Когда на суде мне задали вопрос, чего я хочу: чтобы семье возместили нанесенный ущерб? – я сказала: «Ничего мне этого не надо, главное – восстановить доброе имя родителей».
Я получила справки о реабилитации отца – Боровых Александра Яковлевича 1904 г. рождения, матери – Боровых Клавдии Дмитриевны 1906 г. рождения, братьев – Боровых Арсения Александровича 1925 г. рождения, Боровых Алексея Александровича 1928 г. рождения, сестер – Боровых Людмилы Александровны 1937 г. рождения, Боровых Лидии Александровны 1939 г. рождения, Боровых Нины Александровны 1941 г. рождения. 

Читала эти справки и плакала. К сожалению, родителей давно уже не было в живых. Мама ушла из жизни в 1965 году, а папа через три года, в 1968. Клеймо репрессированных сопровождало их всю жизнь. Это отражалось и на детях. Долгие годы существовал запрет на многие профессии, ограничения при поступлении в вуз.
Когда я стала посылать справки сестрам, они в это время уже не жили в Серове. Родные были очень удивлены: «Как тебе это удалось? Ты же была маленькой! Откуда ты что-то узнала?»

Детская память цепкая. Когда старшие были в школе, а мы с младшим братом спасались от холода, сидели на деревянных полатях, устроенных под потолком рядом с дымоходом, играли, рисовали. Барак был холодный, и как только папа его ни утеплял, делая завалинки, засыпанные опилом, приходилось зимой постоянно топить печь, благо, дрова привозил старший брат Алексей, работавший на тракторе. Он уже жил отдельно со своей семьей, но видел и понимал, как трудно родителям, и всегда им помогал. Папа был инвалид войны, но, несмотря на это, работал охранником магазина. Послевоенное время было лихое, неспокойное.
Старшая сестра Людмила рассказывала: «Помню, как мама, сдернув с головы белый платок и уткнувшись в него, плакала, когда принесли похоронку». Но прошло время, и выяснилось, что папа живой, лежит в госпитале.
Вернувшись с фронта, он оказался единственным мужчиной на весь барак, в котором остались одни женщины да дети. Барак длинный, у всех жильцов по две маленькие комнаты: в первой, выполнявшей роль кухни, печка; жильцы на лавках устраивали и ложе для сна, если не хватало места во второй комнате. 
Зимы стояли морозные и снежные. Не все остались в живых после изнурительных и голодных лет ссылки.
Мне запомнилось высокое крыльцо барака. В сенях – чуланы, где жильцы хранили какие-то свои вещи, потом большой коридор с запасным выходом на улицу в случае пожара. Как-то барак загорелся с крыши, но женщины и папа своими силами затушили огонь. Потом жильцы с ужасом вспоминали это: хоть такое, но жилье, зимой остаться без крыши над головой страшно! Из большого коридора попадаешь в узкий, в котором с двух сторон комнаты, где жила наша семья, за нашей семья Корякиных, затем Исаевых (с Украины), потом семья Котловых (которая помогла мне в следствии), а затем уже семья из пяти человек – к этим вход уже с улицы. Детей в этой семье не было. Не помню имен этих людей; все женщины, родственницы – сестры? Не знаю. Одна, самая красивая, Даша. У них был патефон – по тому времени большая роскошь! Они выносили его на улицу, ставили на свое крыльцо, заводили, и женщины начинали танцевать, подключались и соседки, а мы, дети, прыгали вокруг них.
Между семьями не было склок, ссор. Дети всегда играли вместе – в «классики», догонялки, лапту, «чижика», а зимой катались с горки, которую нам делал и заливал папа.
Когда стояли совсем жуткие морозы и заводской гудок оповещал, что учащимся можно не ходить в школу, старшие все равно шли на занятия, чтобы не было пропусков, а мы с младшим братишкой Сашей, спасаясь от холода, забирались на полати. Порой мы с братом начинали беситься, но достаточно маме сказать: «Отец-то вам!» - и мы тотчас прекращали баловаться, хотя он нас никогда пальцем не трогал. 
Но был один случай, когда я порвала книгу, и папа за волосы у лба дважды меня дернул, при этом сказав: «Нельзя рвать книги!» Это был урок на всю оставшуюся жизнь для меня. Чтобы я когда черкала или рвала книги?! И когда я пошла в школу, мои учебники были самые чистые. Тогда была проблема с учебниками. Заканчиваешь класс, переходишь в другой, а твои учебники переходят следующему ученику; и мои всегда пользовались спросом как самые чистые, незамызганные книги.

Учёбу я начала в начальной школе №6, которая находилась в Зеленцовском поселке. Первая учительница была сама из ссыльных. Тогда я этого не понимала, потом только узнала. Она очень по-доброму относилась к ученикам, никаких оскорблений.
В строгом черном платье, белый кружевной воротник, седые с серебристым отливом волосы красиво на косой пробор прибраны в прическу. В очках; читая нам на уроке, она постоянно поправляла их, и мы, выходя отвечать, так же тыкали пальцем в свою переносицу, в несуществующие очки, подражая ее манере, так как любили ее и во всем хотели быть на нее похожими.
Она была в возрасте и как-то заболела. В наш класс направили другую учительницу – полная противоположность! Вот уж поистине, все познается в сравнении!
С каким удовольствием она могла ударить указкой по рукам, да при этом еще на словах добавить: «Вот, вражина! Получай!»
Однажды один из мальчишек принес с собой в класс нюхательный табак, так она этим табаком как давай тереть по лицу парню! И в нос, и в рот ему насовала, а потом еще лбом стукнула о классную доску… В классе 43 человека – и установилась такая мертвая тишина, муха бы пролетела, было бы слышно. 
С каким облегчением и радостью мы встретили после болезни нашу Полину Дмитриевну! К счастью, все четыре года она вела наш класс и в памяти оставила самый добрый след, первая учительница.
Когда меня пригласили в КГБ, господин в кабинете не представился. Выслушав меня, он четко сказал: «Коммунисты разные были. Одни делали все как положено, при изъятии составляли акт, а семью Ваших родителей именем Советской власти просто ограбили». И еще добавил: «Отец у Вас был грамотный, умный, раз сумел избежать расстрела. Обычно 58 ст. «социально опасен по классовому признаку» - сразу расстрел».
А за что? Ему было всего 24 года. Отца моего папы хватил удар, он умер скоропостижно, когда его семья в одночасье лишилась всего.
Действительно, конфисковали имущество, дом 2-этажный, мельницу, скот, первоклассных рысаков, вещи, а МОЛОДЫХ ЗАСТАВИЛИ СНЯТЬ ОБРУЧАЛЬНЫЕ КОЛЬЦА – что это?! При этом угрожая оружием! 
Про мать папы мы вообще ничего не знаем. Видимо, это настолько была больная тема, что он даже старшему сыну никогда ничего не рассказывал, сколько Алексей не спрашивал у папы. Но, когда у него с папой был какой-то откровенный разговор, я с высоты полатей и черпала то, что папа рассказывал; но Алексею он всегда говорил: «Язык-то держи за зубами».
Бывало, что мама в сердцах возмущалась: «За что нам это? Какие мы враги?!» Папа всегда говорил: «Успокойся, а то еще дальше загонят, где Макар телят не пас».
А была у нее возможность остаться, когда папу выслали с постоянного места жительства. Как она говорила: «Увязался за мной голодранец, несмотря на то, что у меня двое маленьких детей. «Нуждаться ни в чем не будешь». За счет раскулачивания наворовался и ходил петухом». Мама наотрез отказалась от его ухаживаний. А он ответил: «Ты еще об этом очень пожалеешь».
Не обращая внимания на угрозы, как жены декабристов уехали за своими мужьями, так и мама за папой. Повенчаны, значит, и в горе, и в радости вместе.
Вместе они прошли все круги ада. Папа, после смерти своего отца, избежав расстрела, был сослан без документов и права переписки в пос. Чара на лесоповал в тайгу. Как-то отец рассказывал: «Порой на лесоповале присядет человек отдохнуть, а подняться уже и сил нет. Так и остается на пеньке, замерзшим. Жуткая картина – окаменелые трупы на пеньках».
Тяжелее всего пришлось родителям и старшим детям до войны, во время войны и в послевоенное время. Когда родились мы с братишкой, было уже легче: появился свой участок земли, где родители вместе со старшими детьми садили картофель, огурцы, помидоры - выращивали на открытом грунте. Горох, морковь, свекла, бобы, капуста – все это было уже свое, но требовало большого ухода и труда. Мне доверяли только бросать в лунки картофель. При этом мама говорила: «Не бросать, а укладывать аккуратно, росточками кверху». Копать, окучивать – старшие. Поливать – это все лето мы только ходили за водой, даже у меня было маленькое коромысло и ведерочки. Колодец не близко, да еще спускаться с горы по ступенькам, а вот потом подниматься с водой в гору – тяжело.
Под нашими окнами папа загородил небольшой участок, где мама выращивала клубнику, георгины, а под крышей стояла большая бочка. Когда она во время дождя наполнялась водой, для всех была радость; полить клубнику и цветы - в первую очередь. Да еще под бочкой поселилась огромная лягушка, которую я подкармливала сухими мухами и комарами. Папа все удивлялся; у него здесь же, в палисаднике, был верстак, где он делал грабли на продажу, мог смастерить табурет без единого гвоздя; папа видел, как я лягушку кормлю, а она только разевает рот.
А вечером я занималась «заготовкой корма» для нее. Сядет комар на руку, уже напьется крови, а я его шлеп! – и так весь вечер…
Родители обзавелись коровой, курами, купили поросенка… Вроде, живи, радуйся – но опять налоги. Так сильно давили государственными налогами, а что семья большая, маленькие дети, это государство не волновало.
Держать скот – необходим корм, сено. Покос был на отце. Привезти сено – дело старшего брата Алексея, он первая опора для папы. С детства ходил в ночное, пас лошадей, с такими же, как он, мальчишками нанимался в пастухи. К счастью, к таким детям относились нормально, но бывали редкие случаи, как один из ряда вон жестоких: один из «сынков», кому все было дозволено, развлекаясь с оружием, решил «пошутить». Стреляя, он орал: «Давай, постреляем по щенкам «врагов народа»!» Алексей чудом остался живой. Все лицо его было обезображено, он перенес несколько операций.
Вообще каждодневные унижения, оскорбления были нормой. Ежедневно проверяли работники комендатуры. Родители не имели права на выезд куда-либо, это было запрещено. Относились грубо, бесцеремонно при проверке, могли взять со стола что угодно, если лежало что-то съестное из продуктов…
Однажды (я уже закончила школу-семилетку) к нам приехала мамина сестра Нюра с дочкой. Плача и причитая, она говорила сквозь слезы: «Не сберегла, не сохранила, Клава, ты свою красоту, а волосы… Где же твои роскошные волосы?» (Ко всему, мама перенесла еще и тиф. Был период, когда эта зараза косила людей. Стоило маме почувствовать себя лучше, она буквально выпросилась из больницы, что ее ждут дети.) На причитания своей сестры она, тоже плача, сказала: «Главное, я сохранила своих детей».
… В холодном, страшном бараке родители старались нам создать уют. Они дали нам жизнь, воспитали и, несмотря на все трудности, дали образование. Чувствуя их заботу и доброжелательность, благодаря их терпению, может, поэтому мы все и выжили.
Про историю жизни моих родителей, что знала, я рассказывала своим детям – сыновьям Артуру и Арсену, потом внукам – Карену и Элиночке, теперь правнучкам – Дариночке и Кристиночке… Бывает, взрослые недооценивают детей, и часто можно слышать, когда говорят: «Да, дети ничего не понимают» Понимают и запоминают! И надо говорить, рассказывать, чтобы знали. Главное, чтобы молодое поколение задумалось и извлекло уроки из прошлого. Ведь важно, чтобы это никогда не повторилось!
С полным текстом воспоминаний вы сможете ознакомиться в будущей книге.
Библиотекарь ЦГБ им. Мамина-Сибиряка 
Марина Адольфовна Демчук. 8-950-194-26-41.