Друзья из детства

Конечно, я помню елочные игрушки детства. Самая загадочная фигура - Дед Мороз. Он был, наверное, из ваты, пропитанной каким-то специальным составом, который делал его шубу твердой на ощупь и блестящей, на пальцах потом оставались как будто бы маленькие искорки. Его доброе румяное лицо было для меня вполне живым и настоящим. А лезла я все время к его мешку, он меня просто притягивал и завораживал. Казалось, вот там-то и есть НАСТОЯЩИЙ подарок (малые размеры мешочка меня нисколько не смущали – волшебный же!). И когда мне наконец удалось до заветного мешочка добраться, я испытала горькое разочарование: ватой он был набит. Но, даже разочаровавшись, я продолжала нежно любить Деда Мороза. 

Дед живой, Василий Иванович, был похож на этого, игрушечного, когда приносил из лесу елку, стянутую веревками, как птица со связанными крыльями; оба - дышащие холодом и пахнущие хвоей. Меня к холодной елке близко не пускали. Тем временем для нее спешно готовилась крестовина. Елку устанавливали наверху, в «горнице», посредине комнаты. (Дом наш был деревянный, на двух хозяев, с полуподвальным этажом, так что окошки кухни глядели в землю; наверх вела очень крутая деревянная лестница, широкие скрипучие ступени которой многажды пересчитаны и лбом, и иными местами.) Большая круглая черная печь обогревала обе наши комнатки. Елка от ее тепла скоро начинала согреваться и расправлять свои ветки-крылья. И наступал час, когда можно было обряжать гостью для праздника…
В самом раннем детстве я просто немо созерцала это хрупкое великолепие, извлекаемое из коробки с ватой (коробка все та же, к слову сказать, хотя тех, прежних, игрушек в ней с годами убыло). Когда стала старше, появление каждой игрушки сопровождалось неизменным: «А помнишь?..» Потому что у каждой была свои история. Самыми красивыми на тогдашней елке были два огромных шара: оранжевый и зеленый, в прозрачной глубине которых плыли, изгибаясь гранеными боками, стерляди и осетры. Я с четырех лет знаю, как они выглядят, эти странные древние рыбы...  
Никогда не любила кукол, только игрушечное зверье. Поэтому и на елке любимцами числились Зайчики в жилетках, желтые Цыплята, Утки в платочках, Собачки, Медвежата… Некоторые звери были из посеребренного или позолоченного тисненого картона – белки, обезьяны, опять же собачки. Обезьянок я не очень жаловала: они были глупые, а собачек любила нежно, потому что практически такой же пес жил у нас во дворе, и они все походили на нашего Антошку и пушистым хвостом, и даже цветом.
Для фигурок сказочных героев делалось исключение: это были не куклы, а персонажи страстно любимых книжек. Читала я с очень раннего возраста, поэтому всех знала: Мальчика-Вишенку, Айболита, Царя Салтана, Черномора… А хрупкие прекрасные Царевны, во множестве населявшие елочный мирок!.. И все они говорили меж собой на особом тайном языке, складывая живую, новую сказку.
Елка – сказка сама по себе. Ночью, когда все спали, я просыпалась и лежала, боясь пошевелиться, потому что все было так таинственно и жутко: елка жила своей жизнью. Серебряный дождь струился, переливался, мерцал, подрагивал, еле слышно шелестел, как будто на него дышал кто-то невидимый. И это было одновременно страшно (от страха не спасало даже то, что рядом в своей кровати лежала прабабушка Анфия Павловна, сморщенная, как сушеное яблочко, «старенькая бабушка», так я ее звала, в отличие от «молодой» бабушки Тамары Максимовны) – и маняще…

Но все-таки самой любимой елочной игрушкой – с тех пор и по сегодня – остался домик. Маленький домик, по самую крышу укутанный снегом, с желтым окошечком. Я всегда думала, что вот там, в домике, меня ждут, что это для меня горит свет и когда-нибудь я туда попаду и узнаю, КТО ждал и ждет меня столько лет.

Есть и еще любимые украшения. Не потому, что такие уж красивые, скорее, даже наоборот, немного неуклюжие. Но они склеены руками моего маленького сына, который наверняка уже и не помнит об этом сейчас. Я храню…
…Иногда в эту сказочную жизнь вторгалась несказочная смерть: игрушки разбивались; это было настоящее горе. Погибшие шарики я не так жалела. Мы иногда даже толкли их осколки и битыми стеклышками посыпали ватный «снег» под елкой или новогодний детсадичный костюм, чтоб сверкал... Но со зверями мы никогда так не поступали: они были «живые», даже разбитые. 
Так получилось, что наша семья оказалась разъединенной, и в течение многих лет дед по отцовской линии, Николай Васильевич, оставался незнакомцем для меня. Когда мы все «нашлись» и стали ездить к нему в гости, это было всегда летом, в каникулы, поэтому его елочные игрушки достались мне в наследство уже после смерти деда. И я увидела, насколько они отличаются от наших, родных и привычных. 

Дед жил в Красноярске. Близость Севера чувствовалась даже в подборе игрушек: эскимосы, белые медведи, ездовые собаки и пингвины… А кроме того, именно по его коллекции можно было наблюдать за историей Советского Союза: парашютисты (наверняка активные члены ДОСААФ!), дирижабли (летевшие покорять Арктику), шарики с серпом и молотом, стеклянные красные звезды; целая сельскохозяйственная подборка (явно времен Никиты Сергеича!) – початок кукурузы, огурцы в ассортименте, разные ягоды; огромная, в руку толщиной морковина… 

А еще менялись материалы, из которых делались игрушки. Сначала это вата, папье-маше, картон, грубое толстое стекло (всегда печально, когда игрушка падает с ветки; но с ЭТИМИ игрушками падение было просто опасно! Получить по голове полукилограммовым «колокольчиком» или стеклянными «кремлевскими курантами»… тем более, неизвестно, что окажется крепче – голова или «часики»…); потом  на смену простым раскрашенным шарам пришли переливчатые витые «сосульки», изящные раскрашенные фигурки из тонкого стекла, прозрачные стеклянные фантазии; потом появился пластик…

Коробка все та же. А вот их осталось не так уж много. Вот они, по-прежнему переложенные ватой, друзья моего детства, те, что уцелели и дожили до этого Нового года… Даст Бог, и еще поживут.
М. Демчук