Дважды репрессированные. В Год педагога рассказываем об учителях-жертвах “большого террора”

Ежегодно в России 30 октября вспоминают жертв политических репрессий. Так как 2023 год ранее был объявлен Годом педагога и наставника, ко Дню памяти жертв политических репрессий рассказываем о местных учителях, которые попали под каток машины “большого террора”.

Игорь Фомичев, историк-краевед, заведующий историческим отделом Верхотурского государственного историко-архитектурного музея-заповедника, акцентирует внимание на том факте, что до начала “большого террора” (1937-1938 годы) были репрессии, направленные на насильственное переселение и раскулачивание.
– У нас в городе, на территории района, оказалось немало людей, которые приехали сюда не по доброй воле. Как правило, это люди из южных районов, либо из Крыма, – говорит Игорь Алексеевич. – У нас была Автономная Социалистическая Советская Республика Немцев Поволжья (существовала в составе РСФСР, – прим. “Глобус”). И в Крыму большой процент населения составляли немцы. Когда Крым вошел в состав России, Екатерина объявила о заселении этой территории. И людям, которые занимались сельским хозяйством, разрешили селиться у нас (как правило они приезжали из-за границы, в том числе были немцы). На территории Крыма было много немецких национальных районов.

Люди, которые занимались сельским хозяйством, в большинстве своем оказались зажиточными крестьянами. Позже их окрестили “кулаками”. А когда начался процесс раскулачивания, они попали под первую волну репрессий – были переселены с обжитых мест. Многие из них оказались на Урале, в частности в Надеждинске.
– Когда начался процесс раскулачивания, во-первых, стали изымать из сельскохозяйственного оборота частных собственников инвентарь, который поступал в колхозы. Во-вторых, эти люди могли быть недовольными созданием коллективных хозяйств. Когда люди выступали противниками, их однозначно записывали во враги советской власти. С людьми поступали по-разному, – отмечает Фомичев. – На территории нашего района, нашего города, оказалось немало выходцев из Крыма. В частности это были люди немецкой национальности. Попав сюда, имея определенную профессию, человек и устраивался на работу. А профессия учителя была востребована, кадров на местах не хватало. Местные власти не видели ничего зазорного в том, чтобы этих людей привлекать для работы в школах. И они работали в наших учебных заведениях.

Учитель и “враг народа”

У властей на местах не возникало опасений по поводу трудоустройства в школы так называемых “врагов народа”. Тем более, что им нужно было дать возможность для выживания, зарабатывания денег, чтобы прокормить семьи.
– Этот человек стал дважды “врагом народа”. Сначала его семья была переселена сюда. Но ему нужно чем-то питаться и он вынужден где-то работать. А в силу того, что он обладал профессией, он преподавал. Преподавал иностранный язык, абстрагируясь от политических вещей. Приходя в класс он учил языку, а не рассказывал, как прекрасная большевистская партия, или какой хороший товарищ Сталин, какой хороший был дедушка товарищ Ленин. Он вел предмет, это были специалисты-предметники. Почему их и брали, несмотря на то, что они, казалось бы, из репрессированных. А что оставалось делать директору школу? К нему пришел хороший специалист, почему его и не взять на работу? – рассказывает Игорь Фомичев.
Кроме того, играла роль нехватка педагогических кадров в 30-е годы, особенно – преподавателей иностранного языка.
– Представьте наш рабочий городок. Ну кто сюда поедет из преподавателей, знающих иностранный язык? – задает риторический вопрос историк. – Люди, которые сами принадлежали к немецкой национальности, просто не могли не знать свой родной язык. В школе очень приветствовалось, если учитель иностранного языка был его носителем. В тот период международным языком общения был не столько английский, сколько немецкий, потому что большая часть стран, с которыми контактировал и Советский Союз, все же говорила на немецком языке. И, коль скоро у нас были носители этого языка и по профессии они были учителями, естественно, они работали в школах. Но, к сожалению, то, что впоследствии началось по отношению к этим людям, – просто какой-то ужас…

“Большой террор” и “пятая колонна”

– Как сегодня говорят в историографии, 1937-1938 годы – годы “большого террора”, когда происходили наиболее массовые репрессии на территории всей страны, это коснулось и нашего города, – отмечает Игорь Алексеевич.
Когда начался “большой террор”, в первую очередь обращали внимание на “бывших” – людей, которые работали в госучреждениях царского правительства во время пребывания белых на определенных территориях. Также это люди из раскулаченных семей, священники, буржуазные специалисты и так далее. Игорь Фомичев отмечает, что этот список огромен.
– Этих людей зачислили в “пятую колонну”, которую нужно было ликвидировать, потому что они могли выступать против преобразований, идущих не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности, – говорит Фомичев. – Поэтому, когда начался “большой террор”, НКВД на нашей территории обратил внимание на людей из раскулаченных семей, и против них стали фабриковать фальшивки. 
Историк говорит, что одной из популярных сфальсифицированных историй на территории нашего города, была идея об “организации войска польского”. 
– У нас по этой организации прошло 160 человек, большинство было арестовано, больше половины – расстреляно. Естественно, никакой повстанческой организации не было. Это была страшная фальсификация, – говорит краевед. – На территории Надеждинска оказались так называемые политэмигранты. На Первом разъезде у нас был городок политэмигрантов. Это люди, которые перешли границу, не были подданными Советского Союза. Как правило, это были подданные Польши, люди с территории западных районов Белоруссии. Они перешли в нашу страну с надеждой на лучшую жизнь. Их собирали в одном месте (в Сарове), а потом распределяли по территории страны. Часть этих людей оказалась у нас, на Урале, в том числе в Надеждинском районе. Кто-то работал на производстве, кто-то трудился в сельском хозяйстве, лесной промышленности. А кто-то обладал профессией педагога и работал в школе. Когда начался ужас “большого террора”, на эту группу в первую очередь обратили внимание. Именно с них у нас начались репрессии.

В назидание потомкам

– Иногда меня спрашивают: “Ну зачем ты этим всем занимаешься?” Это наша история. Я не пытаюсь ее очернить. Я просто пытаюсь сказать то, что было в нашей истории. Да, это, конечно, ужас, кошмар. Но это то, что было в нашей истории. В назидание потомкам. Оглядываясь назад, надеюсь, что это никогда не должно произойти в принципе. Люди, которые живут на местах, должны знать, что в их родном городе, на малой родине были такие ужасы. Несмотря на то, что у нас Год педагога и наставника, мы просто должны знать об этих вещах, – резюмирует Игорь Фомичев.
Игорь Фомичев подготовил информацию о серовских педагогах, которые подверглись репрессиям. Историк отмечает, что это лишь часть учителей, на которых были заведены уголовные дела по 58-й “политической” статье – самые показательные случаи. Четверо из шести нижеуказанных людей были расстреляны.
– Впоследствии большинство этих людей были реабилитированы. А это говорит, что состава преступлений не было, и по отношению к ним была восстановлена справедливость. Как у нас говорят, справедливость длиннее жизни, к сожалению, – говорит историк. 

Эрнст Галлер

Родился 18 февраля 1915 года в деревне Александрофельд Мелитопольского уезда Екатеринославской губернии в семье зажиточного крестьянина. По национальности – немец.
В 1931 году семья выслана на Урал в Надеждинский район. Проживал в поселке Черноярка. Работал учителем немецкого языка железнодорожной неполной средней школы №48 села Филькино. Галлер, как спецпереселенец, был лишен избирательных прав и не имел паспорта. 
Был арестован 11 августа 1937 года. Обвинялся в том, что среди преподавателей школы проводил клеветническую антисоветскую агитацию, высказывал сожаление о врагах народа. 
3 октября 1937 года Тройкой при УНКВД Свердловской области приговорен к заключению в ИТЛ на 10 лет по пункту 10 статьи 58 УК РСФСР. До 1941 года срок отбывал в Сибири, в Домасовских лагерях. Остальное время – на Колыме, в Дальстроевских лагерях. Досрочно освобожден в 1946 году за хорошую работу. 
После отбытия срока наказания жил в Краснотурьинске. 
Реабилитирован в 1989 году. 

Иван Вальц

Родился в 1897 году в деревне Исламтерен Феодосийского уезда Таврической губернии в семье зажиточного крестьянина. По национальности – немец.
В 1915-1917 годах служил в царской армии – рядовым в 8-м Кавказском железнодорожном отряде. В 1919 году призван в армию Врангеля. 
По профессии – педагог, окончил три курса Ленинградского института иностранных языков. 
В 1930 году семья раскулачена и выслана в Надеждинский район. В Надеждинске Иван Матвеевич жил в квартире №5 дома 38 по улице Парковой. Работал учителем немецкого языка в неполной средней школе №16. 
Арестован 26 декабря 1937 года как агент польской разведки. Обвинялся по пункту 6 статьи 58 УК РСФСР в том, что по заданию польской разведки проводил контрреволюционную деятельность. В июне 1934 года поджог канифольный завод, причинив ущерб 7 тысяч рублей. 
Дело Вальца вел оперуполномоченный 3-го отделения ГО НКВД Иванов. Постановлением Комиссии НКВД и Прокуратуры СССР от 7 февраля 1938 года Иван Матвеевич приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 28 марта 1938 года. 
Реабилитирован в январе 1989 года. 

Альберт Рапп

Родился 25 декабря 1902 года в деревне Шейх-Элли Феодосийского уезда Таврической губернии в семье зажиточного крестьянина. По национальности – немец.
Семья в 1930 году раскулачена и выслана в Надеждинский район. 
Жил в поселке Новая Кола (дом №12, квартира 2). Работал учителем немецкого языка в Новоколинской неполной средней школе. 
Арестован 15 декабря 1937 года. Обвинялся по пункту 6 статьи 58 УК РСФСР в том, что являлся агентом латвийской разведки и занимался шпионской деятельностью. Постановлением Тройки при УНКВД Свердловской области 12 января 1938 года приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 2 февраля 1938 года.
Реабилитирован в 1957 году.
 

Мендель Конэ

Родился 6 октября 1908 года в Минске в семье мелкого торговца. По национальности - еврей.
В 1929-1931 годах – рядовой польской армии, служил в 4-м уланском полку. 
В 1932 году нелегально перешел границу СССР, за что был арестован и содержался девять месяцев в Саровском лагере для перемещенных лиц. 
С 1934 года проживал в Надеждинске по адресу: Старый поселок, 7-я линия, дом №18. Работал учителем немецкого языка в средней школе №1. 
22 октября 1937 года арестован органами НКВД. Обвинялся по пункту 6 статьи 58 в том, что являлся агентом польской разведки, был переброшен в СССР с заданиями шпионско-диверсионного характера. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 15 ноября 1937 года приговорен к расстрелу. 
Реабилитирован в 1957 году.

Михаил Миончинский

Родился 8 октября 1876 года в Петербурге, в семье военного. В 1893 году окончил 1-й Петербургский кадетский корпус, в 1895 – Павловское военное училище, в 1904 – Михайловскую артиллерийскую академию, получив чин капитана. С 1895 по 1918 годы служил в старой армии, командовал артиллерийской бригадой. Воинское звание – полковник. 
В 1918-1920 годах служил в Белой армии, начальник офицерской школы, принимал участие в боях против красных. 
После окончания Гражданской войны арестован ЧК во Владивостоке и выслан в Вятку. В 1926 году вновь арестован в Москве по пункту 7 статьи 58 УК РСФСР. Однако, за недостаточностью улик, по постановлению ЦИК был оправдан и освобожден из-под стражи.
В 1930 году приехал в Надеждинск к сыну. В 1930-1935 годах работал инженером энергобюро Надеждинского металлургического завода. С 1936 года преподавал спецпредметы в металлургическом техникуме.
В мае 1937 года УНКВД по Свердловской области сфабриковало дело о так называемом «Уральском штабе восстания». Руководителями организации чекисты определили первого секретаря Свердловского обкома ВКП(б) Кабакова, председателя облисполкома Головина и командующего Уральским военным округом Гарькавого. В ходе расследования этого дела в Надеждинске арестовали Миончинского, названного, якобы, руководителем Надеждинского отделения повстанческой организации. 
Тройка УНКВД по Свердловской области, рассмотрев 2 ноября 1937 года дело Михаила Петровича, приговорила его к высшей мере наказания – расстрелу. 
То, что обвинение было сфабриковано следственными органами, подтверждает следующий факт: впоследствии следователи Гитов, Смирнов и Варшавский, расследовавшие дело повстанческой организации были осуждены за нарушение законности и фальсификации при расследовании многих дел, в том числе и дела Миончинского. 
Миончинский реабилитирован в сентябре 1966 года.

Иван Марцюк

– Я думаю, Ивана Сидоровича и ныне знает немало ныне здравствующих людей, которые учились в 16-й школе. Потому что он был директором этой школы, – отмечает Игорь Фомичев. – А начал он учителем немецкого языка в 22-й школе, и в это период попал под репрессии, был арестован. Он себя вел достаточно уверенно, от всего отказывался. Может быть ему еще повезло, потому что, когда он находился под следствием, попал в опалу Ежов (Народный комиссар внутренних дел СССР, - прим. "Глобус"). Появилась новая группа следователей, которая вынуждена была вести следствие уже по совершенно новым канонам. Теперь те следователи, которые первоначально вели следствие с Марцюком, сами оказались под следствием.

Родился в 1893 году в селе Воробьевка Тарнопольского района Западной Украины. Из крестьян. По национальности – украинец. Гражданин СССР с 1931 года.
С 1921 года жил в Киеве. Преподавал географию в школе красных командиров. С сентября 1921 по июнь 1926 года — студент Института внешних сношений. После его окончания два года работал на Киевской таможне экономистом. С 1928 по 1932 год трудился старшим научным сотрудником в научно-исследовательском институте пищевой промышленности Украины. 
В 1932 году осужден Коллегией ОГПУ на 3 года без права проживания в 12 городах СССР. Выслан на Урал с семьей, в 1933 году прибыл в Свердловск. В отделе кадров «Востокстали» встретил начальника Отдела рабочего снабжения Надеждинского метзавода Елохина, который принял Марцюка на работу в ОРС на должность плановика. Работал преподавателем немецкого языка в средней школе №22 и металлургическом техникуме. Проживал по адресу: улица братьев Горшковых, дом №5-а, квартира 3.
Арестован НКВД 23 февраля 1938 года. Обвинялся по пункту 6 статьи 58 УК РСФСР в том, что являлся агентом польской разведки, по заданию которой вел шпионскую деятельность на территории СССР. 
В августе 1938 года Марцюк направил прокурору СССР Вышинскому следующее заявление: 
«Надеждинский горотдел НКВД в лице следователя Ожгихина предъявил мне обвинение по статье 58 п.б. Обвинение предъявлено через месяц после моего ареста. Вслед за предъявленным обвинением мне был предложен готовый протокол допроса, составленный в готовых вопросах и ответах самим следователем, и преподнесен мне для подписи с устной мотивировкой следователя, что весь материал, содержащийся в протоколе, является фиктивным, вымышленным им самим, но это нужно для предъявления контррасчета фашистским государствам. Я заявил, что для пользы Советской власти, если это нужно, я подписал бы любой документ, даже его не читая, при условии, если бы я находился не в заключении. Но условия, среди которых я находился (содержание при неописуемой скученности арестованных без прогулки и воздуха, без газет, вши, грубое обращение тюремной администрации), говорили о другом и я отказался от подписи этого фиктивного протокола. Следователь, просивший вежливо подписать, начал угрожать и перешел к репрессиям, содержал в холодной камере без верхней одежды, только в рубашке, на протяжении девяти часов. 25, 26 и 27 марта лишал сна и отдыха, применял систему табуретки, без права вставания с нее. Я требовал вызова прокурора и написал последнему заявление о принятии мер относительно издевательств со стороны следователя. В вызове прокурора мне было отказано этим же следователем. В состоянии полного физического, морального истощения и изнеможения, при повышенной температуре (ибо я легочный больной) я был вынужден подписать этот фиктивный протокол, надеясь найти правду и справедливость у высших органов власти, которые сумеют восстановить порушенное право свободного человека и поставить издевателей на свое место. Что касается сущности фиктивного обвинения, то его легко опровергнуть. Меня обвиняют в том, что в бытность мою в Киеве во время маневров, я как будто проник на территорию последних, собрал сведения о техническом оснащении армии и передал их в Польшу. По этому поводу заявляю, что во время маневров я был под арестом в Киевском ОГПУ, о чем можно навести справку. Меня обвиняют во вредительстве в период моей работы в научно-исследовательском институте В Киеве. Да, я работал в Институте экономики пищевой промышленности и по мукомольной промышленности написал две работы — «Комбинирование в мукомольной промышленности» и «Мировой рынок зерна и перспективы экспорта муки из УССР». Обе работы рассмотрены на заседании и приняты институтом. Можно запросить Киев и узнать, если там хотя бы намек на вредительство. Меня обвиняют в передаче в Польшу сведений о новостроящихся объектах в мукомольной промышленности УССР. Если бы следователь Надеждинского горотдела гражданин Ожгихин был немного поосведомленнее, то он знал бы, что УССР обладает достаточной сетью мельниц и в строительстве новых объектов во 2-й пятилетке почти что не нуждалась. В момент моего ареста 22 ноября 1932 года контрольные цифры по строительству не были еще утверждены, так что о передаче таких сведений куда-либо не могло быть и речи, потому как отсутствовал сам объект передачи. Наконец, в отношении контрреволюционной организации в Киеве о и шпионаже в пользу Польши. Я сам происхожу из Западной Украины, находящейся в данное время под оккупацией Польши, которая угнетала и угнетает мой народ, состоящий главным образом, из бедных крестьян. Я тоже из крестьян, воспитывался в ненависти против польских панов, воевал с ними в 1918-19 гг. девять месяцев. Осужден заочно польским судом за подпольную работу в пользу Советской власти. В 1920 году, после отступления Красной армии из-под Варшавы, переехал на Советскую Украину с целью набраться опыта для борьбы с панской Польшей. Единственная моя мечта – это вернуться домой и увидеть освобожденным долго угнетаемый мой родной народ, пережить радость народа, вошедшего в великую семью народов Советского Союза. Для кого я мог бы вести шпионскую работу? Для польских панов? Для тех, кто считает мой народ скотом, лишая его всяких мало-мальских человеческих прав? Следователь Ожгихин, предъявляя мне несуразные обвинения, даже и не подумал, что он совершает, не понимая – какая бездонная пропасть разделяет меня с нынешней панской Польшей, какая возмутительная нелепость. К надеждинскому периоду вымышленной Ожгихиным моей деятельности относится, как будто, моя связь с неким Майзиком. Последнего я никогда не видел и не знаю, кто он такой. В протоколе говорится, что он часто заходил в ОРС завода, где я работал, и брал у меня нужные ему сведения. Я убежден, что никто из ОРСовских работников его никогда не видел в ОРСе, что можно установить хотя бы по фотографии этой личности. Так какая может быть связь с человеком, который мне не известен? Меня обвиняют, что я выдал этому Майзику или Майзину мой план снабжения населения на случай войны. Кстати, такой план в ОРСе отсутствует, его никогда не было. Так что же было выдано? Дальше меня обвиняют в поджоге дома по 5-й линии Старого поселка. По наведенным справкам действительно дом сгорел, загорелся от электрической проводки во время, когда я работал в школе №22, что можно проверить по записям в журнале за этот день. И, наконец, меня обвиняют в проникновении на территорию завода №76, получении там каких-то сведений и передаче их Майзику. Заявляю, что я никогда не был на этом заводе, не знаю даже, как туда заходить. Эту фикцию Ожгихина можно проверить по корешкам пропусков этого завода. Я не знаю, какую цель преследовал следователь Ожгихин, составив этот несуразный протокол и заставив его меня подписать. Но я знаю одно, подобного рода материал сфабрикован и не может быть полезным для Советской власти. Мне кажется, что следователь Ожгихин не сделал полезного дела, а наоборот. Я прошу принять соответствующие меры в отношении поруганного человеческого права и достоинства, назначить по моему делу другого следователя и установить истину». 
– Обращения, написанные на имя наркома, доходили до адреса. Потому что никому и в голову не пришло бы спрятать, скрыть от наркома. Все знали, если это произойдет и об этом узнают, то человека, скрывшего письмо, просто сотрут в пыль, – говорит Фомичев.
По заявлению Марцюка было проведено дополнительное расследование. Улик, изобличающих виновность Ивана Сидоровича в предъявленном ему обвинении, следствие не обнаружило. 22 декабря 1938 года следствие прекращено, Марцюка освободили из-под стражи.